Состоятельная женщина. Книга 2
Шрифт:
Оливия сделала паузу и внимательно посмотрела на Адама. Не дождавшись ответа, она более настойчиво спросила:
– Ты обращал на это внимание, дорогой?
Адам согласился, хотя и сожалел, что его втянули в обсуждение этого деликатного вопроса.
– По правде говоря, я и сам давно это замечаю. Если там нет ничего более серьезного, то, несомненно, все дело в Эдвине. Он очень переменился за последние годы. Мне кажется, что он готов изучать право все двадцать четыре часа в сутки. Он больше ничем другим не интересуется, и озабочен только тем, чтобы к тридцати годам стать самым выдающимся молодым адвокатом в Англии. И я чувствую, что из-за этого он непозволительно небрежен с Джейн.
– Да, это так, – подтвердила Оливия.
– А ведь у него есть все основания быть счастливым с Джейн.
Оливия молча смотрела в огонь и после долгой паузы повернулась к Адаму.
– Ты веришь в ту грязную историю, что рассказал тебе Джеральд несколько лет назад? Историю насчет Эдвина и Эммы Харт?
– Конечно же нет! – воскликнул Адам, желая придать своему ответу максимум убедительности. Заботясь об Оливии, он не хотел огорчать ее сегодня, вытаскивая на свет старую сплетню, и поэтому впервые в жизни он солгал ей.
– Джеральду нельзя верить. Его история совершенно абсурдна и лишена каких-либо оснований. Несомненно, что он придумал ее, чтобы унизить Эдвина в моих глазах. Ты же знаешь, что он невероятно ревнует меня к своему брату.
Оливию его ответ не убедил.
– Я помню, что ты проводил частное расследование в то время насчет Эммы и ее ребенка. Но ты уверен, что твоя информация была верна, Адам?
– Конечно, уверен!
Он отставил бокал и взял Оливию за руку.
– Почему тебя именно сейчас так волнует эта старая история? Все уже давно забыто.
– Сама не знаю, дорогой. Полагаю потому, что мы заговорили о том, насколько счастлив брак Эдвина. Если, как ты утверждаешь, та история неверна, то у Эдвина тогда не должно быть ничего, чтобы мучило его совесть.
Ее глаза изучающе скользили по лицу Адама.
– Но все же мне часто приходит в голову мысль, что нечто такое все-таки есть. Может быть, это связано со странным выражением его глаз, которое так беспокоит меня, Адам.
Адам нахмурился.
– Ладно, пора идти, дорогая, – мягко сказал он. – Ты слишком впечатлительна. Джеральд наворотил кучу лжи, я в этом абсолютно уверен. А что касается выражения глаз Эдвина, то, может быть, оно связано с его неудовлетворенностью в браке. Ты знаешь не хуже меня, что далеко не все браки столь счастливы, как у нас с тобой.
– Да, ты прав, – промурлыкала Оливия и вздохнула. – Бедный Эдвин, как это ужасно для него, если он не любит Джейн. И, наверное, мучительно и для нее тоже.
Адаму не терпелось поскорее закончить этот разговор, и он твердо сказал:
– Уже очень поздно, дорогая. Нам давно пора быть в постели.
Выходя вместе с ней из библиотеки, Адам подумал, что его мало заботят, по крайней мере в данный момент, брачные дела Эдвина. Гораздо больше его тревожило то, что Эдвин может захотеть пойти в армию. Он знал, что мальчика с некоторых пор мало волнует его собственная безопасность. Трагично это сознавать, но многие человеческие инстинкты умерли в Эдвине в тот день, когда скончался Джек Харт. Адам был уверен, что его младший сын с полным равнодушием относится к тому, останется он живым или нет, а в сочетании с сильно развитым в Эдвине чувством долга перед родиной, это непременно приведет его на войну.
Глава 37
Эмма крепче сжала в руке телефонную трубку, ее сердце учащенно забилось.
Я не хочу, чтобы ты делал это, Фрэнк! Ты подвергаешь себя опасности безо всякой на то нужды. Это глупо и…
– Вовсе нет, – перебил ее Фрэнк. Его голос, приглушенный расстоянием, был плохо слышен в трубке.
– Послушай, Эмма, я одно время носился с идеей поступить в армию, но понял, что меня, с моим плохим зрением и слабыми легкими, ни за что туда не возьмут. Но кто-то ведь должен вести военные репортажи с места событий. Я должен поехать туда, Эмма.
– Только не ты, Фрэнк! Ты же еще совсем мальчик, – взволнованно закричала она в телефон.
– Нет, я уже не мальчик, Эмма, мне в следующем месяце стукнет уже двадцать три. – Он заговорил напористее. – Я сам хочу туда поехать. Пожалуйста, постарайся меня понять, Эмма. И редактор желает, чтобы я ехал. В конце концов,
– Чести? – переспросила она. – По-моему, без этой чести ты вполне можешь обойтись. Ты будешь там в окопах, в самом пекле боев. Условия жизни будут ужасными, а ты сам говоришь, что у тебя неважно со здоровьем. Пожалуйста, Фрэнк, подумай как следует перед тем, как решать окончательно, – настаивала Эмма.
– Я все уже решил для себя, – твердо ответил брат. – И потом уже поздно. Я и звоню тебе поэтому именно сейчас: сегодня в пять утра я отбываю на фронт.
– О, Фрэнк, я не хочу, чтобы ты делал это, не посоветовавшись со мной прежде, – запротестовала Эмма.
– Со мной все будет в порядке, Эмма, честное слово. Не создавай мне лишних трудностей, – умолял он. – Ладно, береги себя и передай мой привет всем. Я свяжусь с тобой, как только представится возможность. Ты сможешь узнать, где я, по моим репортажам в „Кроникл”. Собирай и сохрани их для меня, и не волнуйся. Прощай, родная.
– О, Фрэнк! Фрэнки… – Голос ее сорвался и она сглотнула комок в горле, мешавший ей говорить. – До свидания, Фрэнк, и не забудь дождевик и крепкие ботинки… – Она замолчала, не в силах продолжать.
– До свидания, не забуду!
Телефон отключился. Эмма вся похолодела внутри от одной мысли, что ее брата могут ранить или убить на полях сражений во Фландрии. Такого оборота событий она ждала меньше всего, и теперь была ошеломлена сообщением брата и страшно боялась за него. Достаточно, что Уинстон уже воевал на флоте, а Фрэнку совершенно незачем ввязываться в эту драку по доброй воле. Последние несколько недель Эмма успокаивала себя в том, что уж если Англии и пришлось воевать, то хотя бы ее младший брат будет в безопасности из – за своего слабого здоровья. Ее надежды, наверняка оправдались бы, если бы Фрэнк не так успел в журналистике. Восходящая звезда на газетном небосклоне, он относился к тому типу молодых репортеров, за которыми охотятся редакторы. Он превосходно владел словом, обладал даром предвидения и умением проникать в суть вещей, был мастером описаний и того, что принято называть „настроение и атмосфера". В довершение ко всему, по натуре он был романтиком и искателем приключений, да еще и презирал опасности. Она обязана была предвидеть, что его потянет к себе карьера военного корреспондента. Теперь же, судя по разговору, Фрэнк был по-настоящему взволнован предстоящим отъездом на фронт.
Эмме вдруг захотелось абсолютно невозможного: чтобы ее брат не был так талантлив. Он не преуспел бы тогда так в своем деле, но зато находился бы сейчас в безопасности. В его быстром продвижении косвенно была и ее вина. Теперь же, если Фрэнка убьют, она никогда себе этого не простит. „Надо было оставить его в той захудалой газетенке в Шепли, где бы он и прозябал до сих пор, – сердито выговаривала себе Эмма, – но меня угораздило вмешаться, потому что я была очарована его способностями и строила на его счет честолюбивые планы. Слишком честолюбивые!” Эмма еще какое-то время продолжала упрекать себя, но вскоре, как обычно, ее врожденный прагматизм взял верх. К своим двадцати пяти годам Эмма стала более, чем практичной, и с годами эта особенность ее характера только усиливалась. „Я становлюсь смешной”, – подумала она, осознавая, что Фрэнк добился бы успеха и без ее помощи. Его выдающийся талант не дал бы ему долго оставаться в тени. Кроме того, он всегда был убежден в своем призвании. Она просто немного ускорила его восхождение, вот и все. Ее роль была минимальной. Воспользовавшись своими дружескими отношениями с Арчи Клеггом, заместителем главного редактора лидского „Меркьюри”, она устроила Фрэнка в эту газету на должность младшего репортера. После этого уже ничто не могло его удержать. Он стал расти со скоростью метеора, удивлявшей ее саму ничуть не меньше, чем Арчи и его коллег. Все дело, конечно, было в его книге. Если быть до конца честной перед собой, то она должна признать, что помогла ему лишь в том, что привлекла внимание к книге нужных людей. Но и без ее помощи, рано или поздно, Фрэнк добился бы всего сам. Как-то, когда ему было около двадцати лет, Фрэнк показал ей свой роман, над которым он работал два года и смущенно попросил его прочитать, пробормотав при этом, что „роман, конечно, не очень хорош”.