Состязание

Дзаваттини Чезаре

– 36 747, 36 748, 36 749, 36 750.

В девять вечера Помбо зажег свечи. Зрители воспользовались этим, чтобы подкрепиться захваченной из дому едой.

– 40739, 40740, 40741.

Я

смотрел на отца. Он весь взмок, но не сдавался. Госпожа Катет, поглаживая меня по голове, повторяла, словно припев: "Какой у тебя замечательный отец!"

А мне даже есть не хотелось.

Ровно в девять - первая неожиданность. Алгебраист Пулл закричал:

– Миллиард.

Все восторженно заохали; на миг воцарилась тишина; зрители затаили дыхание. И тут итальянец Винакки выкрикнул:

– Миллиард миллиардов миллиардов.

В зале раздались аплодисменты, но сразу же смолкли, едва президент Мауст сердито махнул рукой. Отец с видом превосходства огляделся вокруг, улыбнулся госпоже Катет и начал:

– Миллиард миллиардов миллиардов миллиардов миллиардов...

Зрители восторженно заревели:

– Да здравствует, ур-ра!

Госпожа

Катет и я плакали от волнения.

– ...миллиардов миллиардов миллиардов...

Президент Мауст, бледный как полотно, шептал отцу, дергая его за полы пиджака:

– Довольно, хватит, вам станет илохо.

Но отец неумолимо продолжал: "Миллиардов миллиардов миллиардов..." Постепенно голос его стал слабеть, он в последний раз еле слышно выдохнул: "...миллиардов", - и бессильно откинулся на спинку стула. Зрители, вскочив с мест, бешено хлопали в ладоши.

Принц Оттон подошел к отцу и уже хотел повесить ему на грудь медаль, как вдруг Джанни Винакки завопил: "Плюс один".

Толпа, ворвавшись на кафедру, с триумфом вынесла Джанни из зала.

Когда мы подъехали к дому, на пороге нас в сильнейшем волнении уже ждала мать. Накрапывал дождик. Отец, едва выбравшись из дилижанса, бросился в объятия моей матушки и, всхлипывая, прошептал:

– Скажи я "плюс два", победа осталась бы за мной".