Сотня золотых ос
Шрифт:
— Марш? Марш? — позвала Бесси. — Эй…
Бесси было немного страшно. Она все-таки зашла в комнату и закрыла дверь — было холодно, Марш вот тоже дрожала как-то странно. Но лезть с утешениями Бесси не решалась.
Наверное, произошло что-то очень плохое. Что-то с камерами, и Марш теперь грустно. Но Бесси понятия не имела, что делать, если кому-то плохо из-за башни и камер. Звать врача? Наверное, Марш хватит рейтинга чтобы врач приехал быстро.
— Освальд — малолетний засранец, — тихо сказала Марш, не поднимая
Лицо у нее было спокойное.
— Почему?..
— Он мог пойти туда. Всем сказать, увести… как ты сказала… Анни? Кто это вообще такая… я не знаю, — слабо улыбнулась Марш.
— Я знаю! — вспомнила Бесси, обрадованная тем, что можно хоть чем-то помочь. — Там была такая девочка с нарисованными веснушками, у нее еще платок, платок синий был. Она с Рихардом дружит…
— Дружит? С Гершеллом? — задумчиво повторила Марш. — Теперь-то, наверное, не дружит…
— Думаешь, они поругались? Из-за камер?
Бесси не знала, что делать. Она не хотела говорить глупости, и, если честно, не очень хотела говорить с Марш — от нее веяло угрожающим, страшным холодом, и с каждым словом Бесси холод словно становился сильнее.
И сейчас холод стал такой жуткий, что хотелось броситься из комнаты в коридор, вернуться к себе, спрятаться, и больше никогда с Марш не разговаривать.
Бесси могла бы так сделать. Ей даже Аби разрешил — ее рейтинг говорил, что она плохой человек, а плохие люди поступают именно так.
Но она не смогла.
И что говорить Бесси не знала. Встала у Марш за спиной, посомневалась пару секунд — она даже руки трогать не разрешала! — а потом обняла ее за талию. Уткнулась носом в выбритый затылок и закрыла глаза. Все еще было страшно.
Марш не шевелилась, только мелко дрожала, и спина у нее была сгорбленная, позвонки все даже через толстый свитер прощупывались. И все равно было страшно. Бесси даже не знала, почему.
Не убьет же она ее? И не ударит? Нет, точно нет, Марш хорошая, только притворяется злой. Бесси цифры на браслете видела, и даже без цифр она всегда это знала!
А если ругаться будет — пусть ругается! Это здорово даже будет, если Марш опять ругаться начнет, она же всегда ругалась, а значит, когда она ругается — все хорошо.
— Освальд ничего не сделал, — пробормотала Марш. — А я бы сделала, если бы знала… Бесси, ты мне веришь? Веришь?
— Верю, — честно ответила Бесси, радуясь, что Марш заговорила. — Освальду плохо было, — она решила и за него заступиться. — У него лицо такое… плохо ему, — беспомощно закончила она.
— Плохо… вот как…
Марш вдруг выпрямилась и повернулась к ней. Бесси торопливо разжала руки и отступила на шаг.
Непривычно было что Марш снизу вверх смотрит. Внимательно, как будто ждет, что Бесси что-то умное скажет, а она
Ну что ей сказать? Чего она ждет?
И у Аби спросить нельзя, Марш не любит, не любит Аби!
— Позвони Освальду, — тихо попросила Марш. — Давай посмотрим, какое у него лицо. А сначала… видишь ту штуку в углу? Дай мне ее… пожалуйста…
…
Марш все еще плохо различала очертания предметов, но приступ почти отступил. Она кое-как натянула манжету, которая тут же начала разъяренно клевать ее иглой. От лекарств тошнило и кружилась голова, но Бесси принесла такие новости, что Марш вдруг понадобилась вся злость, заключенная в контейнерах под черным бархатом.
Сначала пришла радость. Одуряющая радость, лучше всех взрывов, всех лекарств, такая злая и звонкая, что Марш даже сначала не поверила, что это чудо действительно случилось с ней.
«Анни пошла в башню ставить камеры» — ну разве можно придумать лучше?
Чего хотят шесть миллионов жадных глаз и искривленных ртов? Крови. В этом мире осталось так мало настоящей крови. Стоит пролиться хоть капле, как в сети поднимался встревоженный гул миллионов мух.
Мухи бросали сиропы конвентов про осознанное потребление и дерьмо конвентов с семейными драмами, потому что где-то случилось нечто по-настоящему редкое. Аби не давал проливаться крови, Аби осуждал и пресекал любое насилие, но если кровь проливалась, мухи из сети слизывали ее без остатка. Иначе не существовали бы Стравки, иначе Марш не получила бы свою осу.
И теперь у Марш есть такая потрясающая, такая сладкая тема. Лучше лезвий с серебристыми рукоятями, лучше взрывов и высказываний про сенатора Кьера. Тема на десять золотых ос и одну потрясающую, совершенную месть.
Если люди узнают, что выпускники Гершелла не только взорвали башню, но и убили человека — он лишится не только карьеры. Он не просто не поедет в Средний Эддаберг, он в лучшем случае переедет в соседнюю с Леопольдом комнату.
Убили человека.
В соседнюю комнату.
Убили человека.
Когда она опубликует манифесты — убьет еще троих. Выставит этих дурачков убийцами, и они получат такой шквал репортов, что им даже штраф не успеет прийти.
Освальд тоже виноват. Да! И может быть, Даффи и Иви тоже знали, что девчонка пошла в башню, и тоже ничего не сказали, не захотели быть хорошими людьми, так почему Марш должна?!
Она убьет еще троих — и Рихарда Гершелла.
Или не убьет больше никого. И тогда все будет зря. Гершелл вывернется и наверняка поедет в Средний Эддаберг, а Марш останутся остывшие руины заброшенных домов, умирающий Леопольд и призрак девушки, рисовавшей себе веснушки.