Сотня. Трилогия
Шрифт:
Уэллс видел, как шевелятся губы членов Совета, но не мог разобрать ни слова. Он молился, молился изо всех сил, всей душой, в надежде, что, может быть, забытый Бог услышит его. «Пусть ее отпустят,– умолял он.– Я сделаю все что угодно, только пусть ее не тронут». И это было правдой. Он готов был предложить свою жизнь в обмен на ее.
«Возьмите меня вместо нее».
Вице-канцлер, наклонившись, шептал что-то отцу Уэллса.
«Даже если будет больно, мне наплевать».
Лицо Канцлера еще больше помрачнело.
«Пусть лучше мое тело выбросят в космос через внешний шлюз, пусть его
Канцлер что-то сказал, и человек, сидевший рядом с Уэллсом, вздрогнул.
«Просто позвольте ей уйти».
Слух вернулся, когда все сидящие в зале разом выдохнули: это было неприятное ощущение. Двое охранников схватили Кларк и потащили ее к выходу.
Девушку, ради которой он был готов на все, скоро приговорят к смерти. И она имеет полное право проклинать его за это. Потому что именно он во всем виноват.
– Прости,– прошептал Уэллс, как будто эти слова могли что-то исправить.
– Ничего,– мягко ответила Кларк.
Уэллс замер. Несколько долгих мгновений он боялся даже посмотреть на нее, боялся увидеть всплеск боли, которая, он знал, никогда не исчезнет полностью. Но, в конце концов решившись повернуться к Кларк, он увидел, что, хотя ее глаза и блестят от слез, она улыбается.
– Я чувствую, что сейчас я ближе к ним,– сказала Кларк, переводя взгляд на верхушки деревьев.– Они ведь посвятили жизни тому, чтобы мы могли вернуться домой. На Землю.
Уэллс не знал, что сказать, чтобы не развеять чары, поэтому вместо слов он просто подался вперед и поцеловал ее. Он боялся дышать, пока ее трепещущие ресницы со слезами на кончиках не опустились, а глаза не закрылись.
Вначале поцелуй был легким, и губы Уэллса едва касались ее губ, но вот он почувствовал, что она отвечает, и каждая клеточка его тела воспламенилась. Эти знакомые прикосновения, этот вкус ее губ что-то разбудили в нем, и Уэллс сильнее прижал Кларк к себе.
А Кларк в ответ приникла к нему, ее губы льнули к его губам, их дыхание смешалось в одно. Весь мир вокруг них исчез, и сама Земля стала всего лишь вихрем острых запахов да влажного воздуха, который заставил их еще сильнее прижаться друг к другу. Они соскользнули с корня, и мягкая земля бережно приняла их в свои объятия. Уэллсу так много нужно было сказать Кларк, но все слова куда-то подевались, и теперь его губы совершали упоительное путешествие по ее коже.
В этот миг на всей Земле не было больше ни одной живой души – лишь они двое. Именно так, как он всегда себе представлял.
Глава 28
Гласс
В этом году на Фениксе дважды играла живая музыка. Совет одобрил это исключение, и впервые на памяти колонистов инструменты земной работы извлекли из консервационных ячеек и бережно доставили на обзорную площадку, где проходил Праздник наблюдения.
Эта ночь должна была стать одним из самых волшебных событий в жизни Гласс. На обзорную площадку со всех сторон стекались нарядные жители Феникса. Элегантно одетая толпа возбужденно гудела. Вдоль огромных окон прогуливались, беседуя, смеющиеся люди с бокалами игристого вина в руках.
Гласс стояла возле оживленно болтающих Хаксли и Коры.
Оглядевшись, Гласс быстро нашла мать. На ней было длинное серое платье и их фамильная реликвия – пара лайковых перчаток. Чуть ли не единственные на всю Колонию, они потемнели от времени, но до сих пор оставались невообразимо дорогими. Мать разговаривала с одетым в канцлерский мундир человеком, который, однако, Канцлером не был, и Гласс с испугом поняла, что это Вице-канцлер Родос. Хотя девушка видела его всего пару раз, она узнала этот острый нос и насмешливую улыбку.
Гласс знала, что ей следует подойти, представиться, улыбнуться Вице-канцлеру и поднять тост за его здоровье. Под взглядами хорошо одетых, перешептывающихся жителей Феникса она должна с восторгом и признательностью поблагодарить Родоса за свое освобождение. Именно этого ждала от нее мать, и именно так нужно поступить, если ей дорога жизнь. Но, когда глаза девушки встретились со злобными темными глазками Вице-канцлера, она обнаружила, что не может заставить себя двинуться в его сторону.
– Вот. Подержи, пожалуйста. Мне надо на воздух,– сказала Гласс и сунула Коре свой нетронутый бокал.
Кора подняла брови, но не стала возражать: в этот вечер каждому полагалось всего по одному бокалу.
Бросив на мать беглый взгляд и убедившись, что та не смотрит в ее сторону, Гласс протиснулась сквозь толпу и выскользнула в коридор. Ей не встретилось на пути ни одной живой души, и она благополучно пробралась в квартиру, сняла свое нарядное платье, нацепила невзрачные штанцы и спрятала волосы под шапочку.
На Уолдене не было специальной обзорной площадки, но по правому борту тянулось множество коридоров с небольшими иллюминаторами. Именно с этой стороны должна была появиться комета, и тут с самого утра толпились свободные от работы уолденцы, чтобы занять местечко получше. К моменту появления Гласс все коридоры были запружены теснившимися у иллюминаторов людьми, которые возбужденно переговаривались громкими голосами. Дети уже прижимались личиками к кварцевым стеклам или сидели на плечах у родителей.
Гласс свернула за угол и увидела впереди расположившуюся у окна группу из трех женщин и четверых детей. Интересно, подумала Гласс, откуда взялся четвертый ребенок. Может быть, соседи попросили кого-то из женщин присмотреть за ним, пока они на работе? Или это сирота?
Самая младшая малышка подковыляла к Гласс и уставилась на нее, сияя улыбкой.
– Ну привет,– сказала Гласс, присев на корточки, чтобы ее лицо оказалось на одном уровне с лицом ребенка.– Ждешь, когда появится комета?