Сотовая бесконечность

Вольнов Сергей

Я совсем утратил над собой контроль и вцепился в его гимнастёрку. Мы упали на землю и покатились, осыпая друг друга ударами и оскорблениями.

Не известно, чем бы это закончилось, но откуда ни возьмись набежала толпа народа. В том числе дежурный по полку, капитан Горгадзе. Нас с Астаховым мгновенно растащили в стороны. Смотрели мы друг на друга двумя голодными волками. Я подбил ему глаз и порвал ворот гимнастёрки, а он разбил мне губу.

После короткой, но не ставшей от этого менее нудной лекции на уже доводящую меня до бешенства тему о поведении,

соответствующем высокому званию офицера Красной Армии, Горгадзе отправил нас обоих по расположениям, обязав доложить непосредственным командирам об имевшем место происшествии и о том, что он, как полковой дежурный, наложил на каждого дисциплинарное взыскание в виде двух нарядов.

Добравшись до своей эскадрильи, я ещё получил на орехи от капитана Мирошникова. Но этого мне, дураку, оказалось мало! Нет чтобы остыть, успокоиться… Куда там! Я, конечно же, немедленно отправился выяснять отношения с Машенькой…

Ничего хорошего из этого, естественно, не вышло.

Она меня так встретила, так обрадовалась! Так искренне встревожилась, увидев мою разбитую губу… А я-то…

Дурак, ой, дура-ак!

Я ей: «Как ты могла!» да «Как я мог тебе поверить?» А она…

В общем, разругались мы с ней, со страшной силой разругались!

И не успел я ещё уйти из столовой, как попал в руки Петровне – шеф-повару. Женщине весьма пожилой, но всё ещё огромных размеров и силы. Те, кто попадал в её железные руки, знал, что вырываться бесполезно. Вот и я, потрепыхавшись немного, был зажат неумолимой поварихой в угол между стеной пищеблока и дровяным сараем. Следующие четверть часа я получал выволочку от неё. Притом что Петровна уставом и присягой связана не была, и в выражениях себя не ограничивала.

За эти четверть часа я узнал очень многое как лично о себе, лейтенанте Иване Ефимовиче Бобрикове, так и о мужчинах вообще. При этом эпитеты «герой вшивый» и «паршивец крылатый», вкупе с «петухом общипанным», были, пожалуй, наиболее литературными.

В расположение своей эскадрильи я возвращался с пылающим ухом и откровением о том, что старлей Козодубов всего лишь вздыхал по Машеньке и «ничего такого» между ними не было. Что Костя Астахов – первый сплетник на весь полк, и что он сам к Маше «клинья подбивал», да неуспешно. И что я, лейтенант Бобриков, – круглый дурак. Круглее самолётного колеса!

С последним сложно было не согласиться. Я вообще был зол на себя и на весь мир. А уж Астахова готов был вообще по стене размазать.

А тут ещё и Иваныч со своими запчастями!

Иваныч – это мой механик. Хороший, кстати, мужик. Невысокий седой старикан. Добрейший человек. И заботится обо мне, сукине сыне.

Тем более стыдно!

Человек по делу, о моей же безопасности в воздухе печётся, а я наорал на него! Как стыдно…

От полётов меня Мирошников отстранил, поэтому я пару часов бродил по раскинувшемуся за лётным полем лесу. Потом отправился в палатку и завалился на кровать. Обедать, естественно, не пошёл. После того, что устроил сегодня, и сам не знаю, как я в столовой появлюсь. (Впрочем,

для того, чтобы появиться в столовой, нужно ещё вернуться.)

В четырнадцать тридцать две меня разыскал посыльный из штаба полка. Вызывал лично комполка полковник Барабанов.

– А вот и наш король купола, как говаривали в цирке до войны! – повернулся от стола старый вояка, любовно прозванный в полку Будённым. И вовсе не за пышные усы. А за то, что как Семён Михайлович был уверен, что конница – главные войска, а все остальные – вспомогательные, так и Владимир Никодимович был уверен в превосходстве авиации над прочими родами войск. Чудаковатого полковника Барабанова в полку любили. Был он мужиком простым и справедливым. Никогда никого напрасно не наказывал. Даже наоборот, всегда за своих людей стоял горой – и перед начальством и перед особистом.

Кроме самого полковника, в кабинете сидели начштаба, начальник разведки и некий серьёзный полный мужчина в офицерской форме без знаков различия. Он ощупал меня цепким изучающим взглядом умных серых глаз, насмешливо приподнял седую бровь.

– Король купола?

– Так точно! Специалист по высшему пилотажу… – ответил ему комполка.

– Так это же хорошо! Хороший лётчик. Вон и орденок, я вижу…

– Да уж пилот хороший, тут сказать нечего. – Глаза Будённого мгновенно потеплели. – И орден по заслугам получил. Вот только выделываться любит перед девочками из столовой.

– Това-арищ полковник!..

Но оправдаться мне не дали. Точнее, не пришлось.

Будённый разъяснил мне задачу, начштаба вручил полётную карту, начальник полковой разведки указал ориентиры и те районы, на которые надо обратить особое внимание. Седой без знаков различия выразил уверенность в том, что я оправдаю оказанное мне высокое доверие.

…И вот теперь двигатель чихнул в последний раз, и благополучно затих, подводя тем самым черту под вопросом «как теперь показаться в столовой».

Высота четыреста пятьдесят метров и быстро падает. До линии фронта километров восемнадцать. Не дотяну…

Вот же день какой неудачный выдался!

Слетал нормально, всё, что нужно, сфотографировал. И зенитчики немецкие не достали.

А достал – вот глупость-то! – какой-то долговязый фриц одним-единственным выстрелом из винтовки. Бензопровод перебил, точно… Вот уж повезло гаду. Наверняка за сбитый самолёт отпуск получит.

О! На альтиметре уже двести метров. Сто девяносто девять, сто девяносто восемь, сто…

Пора уж и прыгать!

Хорошо бы, как капитан Гастелло, направить машину на танковую колонну. Но танков нигде не видно, да и другого чего приличного.

А так, запросто, погибать не хочется!

Да и самолёт, честно говоря, уже давно простился с той частью траектории, которую принято называть управляемым полётом. Так что если прыгать, то – САМОЕ ВРЕМЯ!!!

Фонарь кабины отлетел в сторону, я оттолкнулся от фюзеляжа и на несколько секунд отправился в свободное падение. Затем резкий рывок наполнившегося воздухом купола…