Сотовая бесконечность
Шрифт:
– Проходи, садись, Гунтер, свет Венцантович! С чем пожаловал?
– С ножичком отруенным, хитро спрятанным, да с зельем хворобным, скрытно в перстне затаённом до оказии, – последовал ответ из-за спины, едва купец успел сделать пару шагов к указанному месту. – Иль, может, он всегда так в гости ходит? На всякий случай?
Слова те буквально пригвоздили Гюнтера к полу. Медленно повернувшись, он узрел старшего из бритоголовых варваров. Тот одной рукой направлял на него, Гюнтера Джакомо, взведённый пистоль, а другой протягивал хозяину отобранные иезуатский перстень и стилет.
– Спасибо,
Под конец речи голос приезжего купца набрал такую силу, что прозвучал в ушах и без того ни живого ни мёртвого от страха Гюнтера трубами эрихананскими.
Пал Гюнтер Венсан Джакомо на колени перед гостем иноземным и во всём ему повинился. И про болезнь жёнину рассказал, и про долг, при игре в кости приобретённый! И про отца Агустина, будь он неладен!
А тут ещё без стука завалился в помещение младший из охранных варваров.
– Твоё превознесенство! – заявил он на сколотском языке, который Гюнтер Джакомо знал не хуже, чем полудюжину других (по завету отца, утверждавшего, что если не понимать родного наречия того, с кем заключаешь сделку, то тебя обязательно надуют). – Ентот купчина с собой свиту привёл пышную.
– Сколько?
Вен Павелофф претерпел мгновенную метаморфозу, неуловимо превратившись из разнеженного сибарита в собранного и готового к битве воина. Черты лица сколота мгновенно заострились, приобрели хищный вид.
Молодой охранник прищёлкнул пальцами. Купец понятливо смежил веки и тут же голосом, не терпящим возражений, потребовал:
– Анка! Нишкни!
Молоденькая нимфа, осаждавшая его колени, надула губки, но испарилась, едва замолкли отголоски хозяйского голоса. Она слишком хорошо знала своего повелителя!
– Троица на крыше, Афанас Пэтровович, – сообщил молодой, едва дверь за нею затворилась. – Двое у входа, под видом нищих лежебок. Один изображает ливрейщика… Очень халтурно, кстати.
Последняя реплика явно была обращена к нему, но Гюнтер от сковавшего его страха перед этими чересчур уж уверенными в себе людьми совершенно потерял способность шевелить не только конечностями, но даже и языком.
Недаром отец Агустин живописал их, обитателей сколотских степей и холмов, аки погрязших безмерно в грехах и колдовстве поганом грешников беспросветных!.. И твердил, что сила их вся от Грязного! И что имя им, варварам нечестивым, – легион!
– Ещё пятёрка сидит в лодках, мужики изображают из себя катающихся. Вот только катаются всё время у гостиницы. Более недругов не выявлено.
– Добрэ, Лекса! – ответил ему негоциант сколотский, легко откликающийся почему-то на имя Айфанас Пэтровович, вместо привычного «Вен Дормийдонтыч». – С крыши и коридора гостей уберите. Только по-тихому. А остальных покуда не трожьте!.. – процедил он, сверля Гюнтера неимоверно холодным, пронизывающим взглядом.
Слова падали тяжело, как расплавленный
– А мы с уважаемым господином негоциантом арамейским побеседуем по душам! – добавил он, высверлив, наконец, из Гюнтера нечто крайне ему необходимое.
– Господин Павелофф! – возопил Джакомо, не вставая с коленей, едва дверь за молодым варваром затворилась. – Я не хотел! Меня заставили! Это всё отец Агустин…
– И поворачивается у тебя язык, Гунтар Венцантович, говорить такое? – укорил купца с ухмылкой гость заморский, хотя лицо его при этом не смягчилось. – Я с тобой хлеб-соль делил, зелено и желто вино пил, на святом кресте дружка дружке в верности клялися. А ты же? И-и-эх!.. – Он раздражённо махнул рукой, словно обрубил что-то, никому, кроме него, не видимое.
Не блистающий храбростью Гюнтер непроизвольно обмочился.
– Э-э, господин негоциант! – гадливо скривился собеседник. – Да ты, похоже, со страху обделался? Вот ещё, тоже мне отравитель!
Он разразился чудовищно громким и гулким хохотом.
На эти звуки сбежались оба чубатых варвара. Выглянула из соседней комнаты и давешняя девица, одетая уже в длинное цветастое платье с пышными рукавами.
– Чево случилось-то, Афанас Пэтровович? – полюбопытствовал старший из охранителей тела.
– Ой, заберите от меня этого скомороха! Уморил! – потребовал купец. Однако стоило только твёрдым, как кованые прутья ограды Гюнтерова родового гнезда, пальцам чубатого с хрустом сомкнуться на изнеженных венеттских плечах, мгновенно оборвал смех.
– Говори, Йюда! – Гляделища чубатого раскалёнными углями прожгли дыры, казалось, в самой душе робкого негоцианта. – Пошто травить его превознесенство желал? Кем подослан, змий?! Правду говори! Душу выну!!!
Неизвестно, как там обстояло на самом деле с выниманием души, но тряхнул его гость восточный знатно. Ухватив крепкими руками своими за отвороты камзола богато расшитого, так сотряс, что затрещала прочнейшая ткань иноземная, сносу которая не имает, и едва не покинула душа тело немощное, к ратному подвигу уж никак не приспособленное.
– Ай! Ай! Я не хотел делать ему зло! – захлёбываясь в соплях, уверял сурового сколота Гюнтер Джакомо, трясясь от почти суеверного ужаса. Не даром же о далёкой Сколотии рассказы ходили один другого страшнее и ужаснее. Говорили люди знающие, что и колдуны они чёрные поголовно! И знаются со зверьём диким! Что даже по их стольному городу Хориву звери лохматые и беззаконные – медведи – невозбранно ходят! И что бы ни сделали – человека ли какого задерут, скотину ли, – того им во грех не ставят, ибо чтят себя сколоты братьями кровными сим зверям диким. И потому умеют этими самыми медведями оборачиваться по желанию своему.