Сотворение мира

Суркис Феликс Яковлевич

Чтоб не видеть лица Симона — в красных пятнах, с закушенной нижней губой, отчего верхняя обиженно выпятилась вперед, — Экки выключил инзор.

У Аламака, к которому они летели четыреста лет, нет ни одной планеты. Значит, папа не увидит ожившим своего стада, которое он везет в эмбрионах. И мама с Руженкой и Джоником, разведенные по клеточкам, будут вынуждены любить друг друга издалека, И будут вечно соединять людей экраны, чтобы разъединить навсегда. И так много обещавшая гора не дождется его, застряв в нарисованном мире.

Потому что у звезды, к которой они летели, не оказалось планет.

Экки подошел к картине, погладил гору рукой. Ладонь утонула в стереополотне, но неглубоко — до снежного пика и мраморной ротонды на

втором плане он не достал. Там было знойное лето, озеро почти высохло и просвечивало из-за холмов непокорной синей запятой. Пальцы чувствовали жар придуманного, оставшегося за кадром солнца в измышленном Рамоном Равиньи мире. Трава в долине пожухла. Коровы поднялись на высокогорный луг и лежали теперь, пережевывая жвачку равнодушными ртами. Им тоже все на свете было безразлично, потому что их когда-то влепили в картину красками и не объяснили, что к чему…

Экки пожалел холм и траву, изнывающие от жажды. И, не очень сознавая зачем, плеснул к подножию горы, прямо в озеро, кружку воды.

Вода просочилась сквозь стереополотно, оставив следы росинок на листьях пограничной ветки и до капельки всосавшись в почву.

Экки плеснул еще кружку.

Потом еще.

И еще.

Над вершиной горы собрались тучи, громыхнул гром. Озеро приблизилось, почернело. Коровы вскочили и, задрав хвосты, как от оводов, галопом понеслись в далекую деревню.

Экки плеснул еще кружку.

Поверхность картины вспучилась, обрела реальный, а не кажущийся объем, и гора, раздвинув холмы, полезла в каюту. Сначала на пол съехал мокрый глинистый язык, пол сразу прогнулся, откуда-то нанесло мелкой гальки, опасно затрещали стягивающие картину и каюту вертикальные переборки. Запахло сырым ветром и удушливой предгрозовой тишиной.

Оскальзываясь на глине и гальке, Экки пересек каюту, вызвал Лолу. Лола не отвечала. Он включил изображение — и отпрянул: в экран бился желтый от взбаламученного песка прибой. Обычно тихое, играющее бликами, озеро в Лолиной каюте теперь вздыбилось, разбушевалось, выгнулось из картины, грозило вот-вот прорвать стереополотно и, гоня перед собой ил и камни, затопить все. Того берега с холмами и горой сейчас не было видно. Лола сидела в углу с неподвижными глазами и пыталась взглядом остановить стихию.

— Экки, хорошо, что ты появился, мне страшно! — сказала она бесцветным голосом. — Я читала, а тут вдруг как загремит, и оно начало рваться сюда. Почему, Экки?

— Погоди, Ло, я сейчас что-нибудь придумаю.

— Нет-нет, забери меня отсюда, я боюсь.

— Не так быстро, Ло. Ты вот что: закажи моторку и пробковый жилет. Правь в сторону горы. Запомни: в сторону горы. Я тебя встречу.

— Я не понимаю. Как это? Что случилось?

— Ло, не трать слов. Правь в сторону горы! Я встречу!

Он крикнул это очень вовремя. Инзор поперхнулся и смыл изображение Лолы, заместив его жестким командирским профилем по прямому экстренному каналу:

— Внимание. Внимание. Чрезвычайное сообщение. В секторе 8-эпсилон-8 обнаружена концентрация гравигенных сил. Всем обитателям сектора немедленно приготовиться к эвакуации. Просьба сохранять спокойствие. Экраны оставить включенными. Повторяю…

Гора доползла до инзора, смяла его, полезла в бытовку. Оглядываясь через плечо, Экки соединился с Техцентром и запросил спасательное снаряжение для альпинистов. Напичканные электроникой механизмы не умели удивляться и, прежде чем гора сжевала их, выдали из камеры штурмовку, две пары пьекс, ледоруб и даже рюкзак с двухнедельным НЗ.

Когда галечниковая осыпь подкатилась ему под ноги, Экки уже был переодет, вскарабкался вверх по ее неровностям, протиснулся в зазор между рамкой ожившей картины и склоном горы. Он поскользнулся, упал, больно ударился локтем, но откуда-то сам собой пробуждался навык, ноги устойчиво напружинились, часть веса принял на себя ледоруб.

Гора уходила отсюда в свое пространство, в свои небеса, ничего общего не имеющие

с потолком бывшей каюты, которая еще не потеряла размера, хотя все время удалялась вместе с уползающей из-под ступней Экки подошвой нового мира. При этом, в нарушение законов перспективы, расстояние пока не убивало прежних комнатных соотношений между предметами, точно сотня метров по склону равнялась всего лишь одному шагу обратно под рамку. Экки, например, отчетливо видел, как на запасном экране инзора, еще не слизанном осыпью, проявился Игорь Дроздовский, отступающий от чего-то спиной вперед, с распахнутыми руками. Вот он обернулся, заглянул в каюту Экки, изумленно округлил глаза, на секунду потерял бдительность, и сейчас же у него под мышками, через голову, через плечи выхлестнули зеленые плети, и зеленая стена дикого, жадного до жизни леса, оттеснив его, затопила экран. И все это почти в тишине, потому что шум ветра вокруг Экки не соответствовал свисту распрямляющихся веток и шелесту листьев, которые должен был порождать лес…

Верхом горы он обогнул холмы, спустился к озеру. Лолу он нашел на берегу — свесившуюся через борт надувной резиновой лодки, пропоротой корягой. Мотор все еще терпеливо фырчал. Волна гоняла по песку консервную банку с питьевой водой.

Экки тронул слипшиеся потускневшие волосы девочки, накинул ей на обнаженные мокрые

плечи прямо поверх пробкового жилета свою штурмовку.

— Идти можешь?

Она открыла глаза, медленно поднялась, провела по телу руками сверху вниз.

— Ой, Экки, я рада, что мы здесь! А ты совсем не похож на того, который в инзоре.

— Брось, нашла время для болтовни. Идти можешь?

— Не знаю, Экки, а что, это все?

— Думаешь, для нас с тобой? Как бы не так! Пойдем.

— Попробую.

— На, обувайся.

Он кинул ей запасные пьексы, усадил на край лодки, помог натянуть и зашнуровать. Лола все еще вздрагивала и не могла сбить икоты то ли от холода, то ли от страха.

Когда они отошли от берега, Экки в просвете между холмами увидел вросшую в землю гладкую стену с прямоугольным окном внизу, через которое гора оползала в искореженную каюту. Лола завороженно сделала несколько шагов вперед, стала на колени, уперлась в срез руками, и Экки волей-неволей пришлось вслед за ней сунуть голову под рамку. Как раз в это время там, повинуясь чьей-то команде, начали таять переборки. Бытовки вбирали в себя стены, полы и потолки, и сами тут же съеживались и медленно утопали в магистральных трубах. С боков, сверху, снизу прибавлялись помещения к бывшему жилищу Экки, точно звездолет постепенно уступал свой объем горе. На один миг открылось изнутри все огромное пространство корабля — сплетение труб и кабелей, суетливые без паники людские фигурки в приметных спасательных скафандрах и неподвижные, никем не удерживаемые в воздухе рамки двух тысяч взбесившихся картин, через которые пёр в звездолет вымышленный художником и по-своему за годы полета додуманный каждым путешественником забыто-знакомый мир.

Экки, ошалевший от этого зрелища, потащил Лолу за руку прочь, прочь, все выше и выше по склону. Следом выскочили люди, что-то кричали им, звали. Гнались за ними. А они убегали. Их настигли. Экки отбивался, заслонив собой девочку. Его повалили. Вырвали рюкзак. Втиснули в скафандр. Навинтили шлем. И в таком виде — дрыгающего руками и ногами — выволокли в Космос. Там уже перемигивались дюзами ракетные шлюпки, кувыркались спасательные плотики под ненадежными пленочными куполами, сновали светящиеся ярко-оранжевые командирские скутеры. И повсюду плавали потерянные, ставшие внезапно ненужными вещи. Были и одиночки в скафандрах, кого последними подбирали спасатели и теперь организовывали их, нанизывая за поясные карабины на буксирный фал.