Совершенно секретно
Шрифт:
Таким образом, первая бесспорная победа в кампании Монтгомери была увы! — бесспорно одержана американцами. Форсирование Рера и захват северной части Рейнской низменности явились первой наступательной операцией генерала Симпсона. Новая Девятая армия Симпсона отлично справилась со своим делом и в первую же схватку на арене заслужила звание чемпиона.
Споры и пересуды о том, кто лучше, кто хуже, следовало бы отложить до задушевной беседы вечерком, в военно-морском клубе, — и к тому же там, где дело касается армии, всякие сравнения и параллели имеют еще меньше смысла, чем в гражданском быту. Но если уж на то пошло, большинство из нас, кому довелось наблюдать и направлять деятельность армейских штабов, не колеблясь, отдало бы предпочтение штабу Девятой армии перед Первой
Штаб Первой армии был сложной организацией, стиль его работы грешил высокомерием, придирчивостью и порой недостатком воображения. Среди его офицеров было много ветеранов, пришедших из штаба II американского корпуса, дело свое они знали; на штаб Первой армии можно было положиться, Но им не хватало масштабности, широкого кругозора, если ими не руководил непосредственно сам
Омар. Это он лично разработал план битвы за Сен-Ло, так же как и маневр, которым был взят Ремагенский мост, а позднее — окружен Pep.
Третья армия Паттона не любила операций, согласованных с соседями на флангах, и они ей редко удавались. Специальностью Третьей армии были ударные броски. В этом она не знала соперников. Когда Третья армия получала ударное задание, она выполняла его блестяще; штаб ее работал с упорством и большим чувством ответственности, а генерал командовал живо и с увлечением. Работа штаба Третьей армии отличалась особенной плодотворностью именно потому, что командующий армией генерал не имел обыкновения лично вдаваться в каждую деталь. Паттон воспитывал своих штабных офицеров в духе самостоятельности; они чувствовали свою ответственность за выносимые решения и обладали необходимой полнотой власти для их реализации. То, что требования, предъявляемые Паттоном, зачастую казались безрассудными, давало его офицерам известную умственную закалку, и это качество блестяще оправдало себя в Арденнах, где малейший промах в планировании или проведении операции погубил бы дело.
В новой Девятой армии Симпсона сочетались лучшие черты Первой и Третьей. Она была так же положительна и упорна, как Первая армия, а после «Гранаты» мы убедились, что в операциях, требующих стремительности и быстроты, она не уступает Третьей. Она обладала в должной пропорции способностью уважать чужой опыт и тем задором, без которого не выигрываются сражения. И из всех трех с ней легче всего было иметь дело.
Первая армия отличалась скрытностью и не выносила вмешательства и советов — ни сверху, ни снизу. Штаб Третьей армии был очень симпатичный штаб. Туда всегда приятно было приехать: офицеры этого штаба со вкусом жили и со вкусом одевались, — но когда Третья армия доносила о занятии какого-нибудь пункта, никогда нельзя было знать, действительно она его заняла, или только создавала себе рекламу. Девятая армия всегда говорила то, что есть; если она просила десять тысяч снарядов, вы знали, что эти десять тысяч нужны ей для того, чтобы стрелять в немцев, а не для того, чтобы припрятать и когда-нибудь поразить вас неожиданным захватом непредусмотренного планом объекта.
Для нас, работников штаба армейской группы, штаб каждой из трех армий имел свою индивидуальную физиономию, — а те в свою очередь, наверное, находили у нас характерные и, может быть, забавные черты.
В главной квартире Брэдли — во всяком случае, в его личном полевом штабе «Орел-оперативный» — атмосфера для работы была очень приятная, дружеская и непринужденная. Омар не баловал своих офицеров дворцовой роскошью, — он любил жить в скромной обстановке и предпочитал походную палатку немецким феодальным замкам; но он с лихвой вознаграждал их за это, предоставляя полную свободу, как в одежде, так и в системе работы. Церемонии и внешний лоск были не в ходу в главной квартире Брэдли. Там царила простота нравов; мы работали во фронтовых куртках, без галстуков, многие офицеры повязывали шею шарфами, сделанными из старых парашютов, подобранных в Нормандии; мы носили сапоги, потому что нам всегда приходилось месить грязь, и каски, потому что Омар располагал свой штаб так близко к фронту, как только позволяли коммуникации.
Омар не был требователен — и вместе с тем я не знаю генерала, которого обслуживали
Сейчас мне кажется, что Брэдли был одинок — одиночеством человека, который не находит в своем ближайшем окружении людей, интеллектуально равных ему. Обычно штабные генералы не любят допускать своих подчиненных к непосредственному общению с главнокомандующим. Они предпочитают сохранять эту привилегию для себя. Брэдли иногда приходилось идти на хитрость, чтобы обмануть бдительность своих генералов; он любил и послушать младших офицеров, и сам поговорить с ними. Мы у себя в оперативном отделе давно уже открыли, что лучший способ проникнуть в мысли главнокомандующего, это невзначай оказаться в картографическом кабинете под конец дня, когда он возвращается с переднего края и расспрашивает, что нового произошло за время его отсутствия. Часто он при этом пускался в разбор операции с каким-нибудь молодым подполковником, наносившим обстановку на карту, рассказывал, где он был, что видел, что думает тот или иной генерал о положении на фронте, или же высказывал собственные предположения о намерениях противника и о наших ответных действиях.
Очень живой, быстро реагирующий на все, Брэдли в то же время никогда не терял спокойствия. Он говорил негромко, почти застенчиво. Казалось, никакие неудачи не могут смутить его. В самые критические моменты арденнского контрнаступления немцев он сохранял полную ясность суждений и оценок, несмотря на бурю, бушевавшую вокруг него. Это казалось сверхъестественным, точно огонек свечи, горящий ровно и спокойно в комнате, где гуляет сквозняк.
Для молодых штабных офицеров, даже тех, которые никогда с ним слова не сказали, Брэдли был все равно что отец, в чьем присутствии не может случиться ничего дурного. Когда его не было в штабе, им порой становилось страшновато; но как только они слышали его шаги в коридоре — все опять было в порядке. Отец вернулся домой. Прорыв будет ликвидирован, немцы разбиты. Омар знает, что надо делать.
Я никогда не слышал, чтобы он кому-нибудь сказал резкое слово.
Генерал Брэдли, не потерявший спокойствия в Арденнах, был точно так же невозмутим и на рейнских равнинах. Только человек, наделенный богатым воображением, мог бы уловить неуверенность в его взгляде. Иногда, разглядывая длинные, разбегавшиеся по карте стрелки танковых колонн, он спокойно поручал кому-нибудь еще раз проверить данные об их продвижении. Обычно он просто усмехался, или ограничивался коротким замечанием, вроде: "Хорошо работают, а?"
Но на утренних летучках, когда все офицеры штаба собирались у карты и по очереди оценивали события истекших суток, настроение было бодрое, и до появления Брэдли все говорили наперебой, быстро и возбужденно.
На следующий день после того, как Паттон форсировал Рейн, маленький подполковник запаса, служивший у нас для связи с Третьей армией и приехавший накануне вечером с места переправы, первым выступил на утреннем собрании и доложил с невозмутимо серьезным видом:
"Без предварительной высадки парашютных десантов, без помощи британского или американского военно-морского флота, без прикрытия дымовой завесы, — величайшей в истории современной войны — не обеспечив себе ни трехмесячного запаса продовольствия, ни поддержки еще одной американской армии, не проведя артиллерийской подготовки и даже не выдумав для этой операции условного обозначения, генерал-лейтенант Паттон и Третья армия Соединенных Штатов вчера форсировали реку Рейн".