Совершенно секретное дело о ките (Повести и рассказы)
Шрифт:
— А мне нельзя? — спросил Машкин.
— Тебе нельзя, — сказала Ноэ. — Ты молодой. И ты не эскимос.
— Какой уж молодой, — махнул рукой Машкин и налил в кружки. — С Новым годом!
Старик больше пить не стал. Выпили Антон и Ноэ. Старик налил себе чаю.
Ноэ тихо замурлыкала песню. Напев этот Машкин знал, это была песня Ноэ. В этом племени у каждого была своя песня, родовая песня. Песню дарят ребенку родители при рождении. Сами сочиняют, и эта одна песня у ребенка на всю жизнь. У всех разные песни. Здесь, в этом племени, все были поэтами, это считалось обычным. Все были танцорами
Нескладная фигура у Ноэ, но это не замечалось, когда она пела или танцевала, потому что у нее было удивительно красивое лицо. Машкин мог часами неотрывно наблюдать за ее лицом и все время удивлялся, почему у нее такое лицо.
Ноэ легко носила свое большое тело. Она была грациозна. Как ей это удавалось, Машкин не понимал.
Он смотрел на ее лицо, в ее черные глаза, искрящиеся, как белый снег. Татуировка совсем не портила ее лица, и это было странно. Татуировка была на щеках, две полосы пересекали лоб и переносицу, три небольшие полосочки были на подбородке. Татуировку ей сделали в самом раннем детстве, по обычаю, настоял отец Нанука, со стариком не спорили. Сейчас деда нет, а память о нем на лице Ноэ осталась.
Когда Ноэ приходила к Антону, он любил целовать ее лицо. Ноэ тихо лежала, и на местах татуировки выступали маленькие бисеринки пота.
Вдруг Ноэ прекратила петь, засмеялась, шепнула Машкину:
— Идем к тебе.
— Идем, — сказал он. — Только у меня нетоплено.
— Не замерзнем, — опять засмеялась она.
Глава третья
Бессонница и безденежье согнули Варфоломея. И тогда он решил податься на север.
Но путь его на Чукотку был извилист и долог.
Всю жизнь Варфоломей Шнайдер тянулся к блондинкам, высоким и стройным, а попадались ему брюнетки, маленькие и толстые. Таким образом, он хорошо знал, что такое невезение. И женился он на брюнетке. Маленькой. Толстенькой. С ямочками на веселых щеках. И понял, что больше смотреть ему в сторону блондинок не придется.
Печать невезения преследовала его. Уже в загсе Варя узнал, что жена старше его на четыре года, а возраст у женщины сопровождается совсем другими изменениями в характере, чем возраст у мужчины. Узнав об этом, родители Варфоломея потребовали развода, иначе грозили отказаться от беспутного сына. И тогда Варя с женой решил бежать.
Добежали они до Казахстана. Дальше наличные кончились. Надо было вставать на трудовой путь, обосновываться капитально. Но что они умели, молодой муж и старая, двадцатидвухлетняя, жена?
Он устроился возчиком питьевой воды на поля, где работали колхозники. Лошадь и бочка были его рабочим имуществом. Она — посудомойкой в маленькую поселковую столовую.
Время было трудное. Снимали небольшую комнатку в небольшом саманном домике. Вторую и последнюю комнату в этом доме занимал его хозяин — сапожник, старик, тоже бедолага, очутившийся здесь давным-давно волею судьбы.
Изредка жена приносила домой нелегальную котлету. Но что одна холодная котлета, наполовину с хлебом, здоровому амбалу, способному съесть полбарана и без хлеба?
Хозяин-сапожник взял Варфоломея к себе в ученики. Увы, модельная обувь
И научился Варфоломей мастерить подметки из кожимита, тачать головки, сучить дратву, подшивать валенки, а из старых ботинок, натягивая к подметке обрезанную гнилую кожу, делать новые, только на полразмера меньше, но все равно заказчик удивлялся и если не щедро платил, то горячо благодарил.
У деда в поселке была своя непривередливая постоянная клиентура, ведь в каждом доме что-нибудь по сапожному делу мастерить найдется, и гонорар какой-никакой дед-учитель делил с Варфоломеем. Правда, как бог на душу положит, по настроению, и все равно в месяц выходило больше, нежели на подвозке воды.
Но однажды, сидя у дома на куче кизяка (здесь коровьи лепешки и конские шары, смешанные с сухой травой, заменяли дрова), крепко задумался Варфоломей.
Был конец осени, ясно и морозно. Кругом до самого горизонта лежала мерзлая, затихшая в ожидании снега степь.
«Бежать отсюда надо, — подумал он. — Вот потеплеет — и дадим тягу…»
Вечером он поделился этой мыслью с женой.
— Зачем ждать-то? — сказала она. — Зачем? Сейчас надо, сейчас.
Утром она сбегала в контору, рассчиталась, так и кончилась казахстанская жизнь. Собралась молодая семья к тетке жены. Обитала тетка где-то между Кишиневом и Одессой.
Немного вещей было у молодоженов. Это потом, через много лет, будет одолевать Варфоломея тяга к накопительству, бацилла «вещизма» проникнет в его душу, но это будет потом, потом, не сейчас. А сейчас вещей-то — узел с постелью, да чемодан с бельем и посудой, да под мышкой у Варфоломея три пары валенок — все, что удалось сберечь, сэкономить, выкроить из отходов производства и материала заказчика.
Старше была его жена, а потому мудрей и практичней.
— Зачем? — спросила она. — Ну зачем тебе в Кишиневе валенки?! Да еще три пары! Кто их купит? Ты соображаешь? Там снега-то никто отродясь не видел!
Он хлопал ресницами и понимал, что она права.
Она отняла у него валенки и отнесла их деду. Дед вынес деньги. Она поблагодарила.
— И они пошли. До станции всего три километра. Но через пять минут их догнал дед.
— Вот, — протянул он небольшой узелок, — тут еда, как же в дорогу-то без еды? — Он тяжело дышал, запыхался. — Ну, бывайте!
Обнял Варфоломея, ее обнял. Потом перекрестил нехристя, вздохнул, махнул рукой, повернулся и быстро засеменил к дому.
Слезы дрожали в глазах Варфоломея.
* * *
У тетушки освоился он быстро. Она несказанно рада была и племяннице и ее непутевому молодому мужу. А Варфоломей сразу втянулся в местечковый быт, в знакомые с детства нравы, в шум, колготню и запах тесных дворов.
Но вскоре его потянуло в столицу, к цивилизации, надоело в местечке. Долго выбирали — куда, и по рекомендации тети обосновался он в Кишиневе в фотоателье «Красота» помощником мастера. В его обязанности входило составлять и размешивать растворы, заботиться об освещении, развлекать ожидающих своей очереди клиентов, а наиболее важным из них доставлять снимки на дом.