Совесть
Шрифт:
Мы с Воробушком едем до платформы «Семьдесят восьмой километр». Это следующая остановка. Там ещё осенью наметили трассу будущей высоковольтной линии электропередачи и вдоль трассы разрешают рубить лес.
— У вас гостей много будет? — спрашиваю я Воробушка.
— Много.
— А мы уезжаем в город. Отец встретил своего товарища, вместе воевали.
— Приходи к нам, а они пусть едут.
— Нет, что ты! Нельзя!
Мне и самому очень бы хотелось пойти к Воробушку. Здесь я всех знаю, и Воробушек
Папа очень рад этой встрече. Никогда ещё я не видел его таким весёлым.
— Это такое торжество! — говорит он. — В мирной обстановке! В Новый год за дружеским столом! Мы об этом всю войну мечтали. В окопах, грязи. Это, конечно, пережить надо, может, тогда поймёшь!
Мне срочно купили новый костюм, белую с крепким воротничком рубашку. Надо ехать!
За окном становится сумрачно. Темнота сгущается быстро. Сначала посинел снег. Чуть-чуть поалело и затухло небо. Лес ближе и теснее подступил к дороге, реже стали просветы.
— Темно, — говорю я Воробушку. — И ёлку не найдёшь. Ты не боишься?
— Нет.
— А у самого колени дрожат! Ха-ха! Сейчас выйдем — сразу кричать начнёшь: «Миша! Миша!»
— А вот и не буду!
— Будешь!
— Спорим, не буду!
— Спорим! На что спорим? Проспоришь! Только, чур, сзади не ходить.
Электричка остановилась всего на несколько секунд и ушла, пошуршав ветром. Мы одни. Вокруг пустынно. Фонарь без лампочки. На нём папаха снега. Перила, по самые поручни увязшие в снегу. Мы выходим на тропку. Она ведёт к деревне Берёзовке, что в семи километрах отсюда.
— Пошли, трусишка! — излишне громко говорю я. — Давай кричи!
Воробушек молчит. Идёт позади меня, шмыгая носом. Мне и самому жутко. Снег хрустит под ногами, как пергаментная бумага. И чем дальше мы идём, становится всё темнее и темнее. Ели всё выше. Под ними черно, вокруг стволов ямы воронками.
— А вдруг волки? — спрашиваю я. — Тогда что?
— Я их топором.
— А я их пилой буду пилить, — храбрюсь я. — Да в нашем лесу волков нёт.
Мы выходим на полянку. Ельник здесь мелкий, редкий и пушистый.
— Ну, я пришёл, — говорю я и сворачиваю с тропинки. — Хочешь, иди за мной.
— Не, — отвечает Воробушек и, не оглядываясь, идёт дальше.
Увязая в снегу, я брожу от одной ёлки к другой, наконец выбираю, разгребаю под ней снег и начинаю пилить. Прислушиваюсь. Где-то далеко-далеко в стороне постукивает топором Воробушек.
— То-лик! — кричу я. — То-ля!
Но Воробей не откликается. Упрямый! Спилив ёлку, я обвязываю её верёвкой и долго топчусь по снегу, прежде чем нахожу тропинку. Совсем темно стало.
— Толик! — кричу я снова. — Воробей!
— Еге-гей! — отзывается лес. Что-то пощёлкивает, похрустывает в ветвях.
— Воробей! — снова и снова кричу я. Но Толик не отвечает. И тогда я догадываюсь,
— Уехал! — чуть не рыдаю я. — Уехал! Трус! Трус! Ты у меня ещё узнаешь! Ещё придёшь ко мне, подожди!..
Я осматриваюсь. Никого. Прислоняюсь к тёмному столбу. Холодно. Зябкие мурашки бегут по спине. Мёрзнут ноги, но ходить страшно. Я стою и всё посматриваю по сторонам. Лес тих. Изредка стрельнёт, стрельнёт, да будто проскрипит что-то.
«Никого здесь нет, ерунда всё, — успокаиваю я себя. — Ничего, не пропаду. А он у меня ещё узнает! Пожалеет ещё!»
Я стою, наверное, очень долго. И шапка, и воротник пальто покрылись инеем.
Наконец приходит электричка…
Дома меня ждут.
— Ну вот, явился! Ты где был? — сердито говорит папа. — Уже девятый час. Знаешь, что уезжаем, и где-то ходишь! Давай быстро мойся, переодевайся. Пора уходить. Живей!
Он бреется. Одна щека у него чистая, другая в мыле, и он рассматривает её в зеркало.
Я моюсь, надеваю новую белую рубашку и новый костюм. Папа осматривает меня придирчиво.
— Намочи волосы, да причеши, — говорит он. — А то ходишь, как… Смотреть стыдно!
Наконец мы выходим на улицу. По посёлку к платформе идут многие. Целыми семьями. На платформе, как в первомайский праздник, толпа. А вот и электричка появилась. Я случайно оглядываюсь и вижу сестрёнку Воробья, Наташку.
— А ты чего здесь? — спрашиваю я.
— Так.
— Толик хорошую ёлку привёз?
— Никакую.
— Как — никакую? — И мне становится смешно. «Струсил! Ай да Толик!»
— Он ещё не пришёл.
— Не пришёл? — удивлённо переспрашиваю я. — Почему не пришёл?
— Иди, иди, — говорит мне папа и подталкивает в вагон.
«Как не пришёл? — Дверь за нами захлопывается, и мы едем. — А где же он? — Я прохожу в переполненный вагон. Стою среди широких спин, воротников. — Где же Толик? Ведь он уехал. Где он? — спрашиваю сам себя. — Ведь я его звал, он не отвечал».
Я смотрю в окно. Мелькает чёрное и белое, как в испорченном телевизоре. Иногда чиркнут огни, тусклые, жёлтые.
— Ты что такой грустный? — спрашивает мама.
— Да так.
— Волнуется, — говорит папа и улыбается.
Мне становится жарко. Твёрдый, почти железный воротник новой рубашки давит мне в подбородок. Рубашка покусывает меня.
«Где же Толик?» — думаю я.
Папин товарищ живёт в районе новостроек, это за две остановки до города. Дома здесь светлые и расположены редко. Во всех домах сегодня — ни одного тёмного окна. Все разноцветные: красные, жёлтые, зелёные, как ёлочные огоньки.