Совесть
Шрифт:
Как он был красив — Джаббар! С новыми погонами офицера на плечах, с Золотой Звездой Героя на груди, густые волосы растрепались на ветру. А улыбка его! Смущенная улыбка на смуглом, обветренном дочерна лице. Вышел из вагона — и на перроне вдруг грянул оркестр, крики «ура!» сотрясли небо.
Сколько было людей! Нормураду и Гульсаре лишь через полчаса удалось обнять его.
Столица гордилась своим сыном-героем, не хотела его отпускать, требовала новых торжеств. Но Джаббар отложил до времени все встречи. На следующий же день помчался в кишлак на свидание с любимой. С Фазилатхон, А через два дня в Ташкент пришла страшная весть. Нормурад ушам
Джаббар, чистый юноша, не вкусив радостей жизни, пал вскоре смертью храбрых на поле брани. А этот Бурибаев прошел потом, говорят, всю войну и вот возвратился целым и невредимым, с полной грудью орденов и медалей.
Нет, Нормурад никому не желает зла. Кто знает, может, этот тип устыдился, может, потому и подался на фронт. А там, может, и правда показал себя с достойной стороны. Чего только не бывает? И все же… Ходил слух, будто какая-то бумага пришла в прокуратуру, и Бурибаеву посоветовали скорее бежать в военкомат… А потом? Ирония судьбы! Иначе не скажешь. Три года назад домла снова столкнулся с этим человеком. Бури-баев уже сидел в кресле замминистра водного хозяйства. Нормурад Шамурадов чуть лоб не расшиб, пробивая стену его бюрократизма. Чуть было не пришлось уйти из института. Да, к счастью, вскоре за какие-то грехи Бурибаева понизили в должности, перевели на другую работу…
— Что же вы, отец? Рабочий городок!..
— Спасибо, доченька, я сейчас, сейчас…
Ворота были приоткрыты. На улице, у края арыка, на самодельной скамеечке сидела Гульсара-ая, рыхлила землю под базиликом. Нет, только казалось, что рыхлила. Топорик-теша[48] повис в ее руке, старушка глубоко ушла в свои думы.
Услышав шаги, подняла маленькое сморщенное лицо. Домла не узнал лица жены — горькая тоска была в нем и беззвучный упрек. Сердце его сжалось от дурного предчувствия.
— Что с тобой, Гульсара? — нагнулся к жене.
— Со мной?.. Приходил Атакузы… заехал за портфелем, — сказала она, и вдруг из глаз часто закапали слезы. — Вы, значит, все же сделали по-своему…
— Как это так я сделал? — домла выпрямился. Нежность и боль, вдруг нахлынувшие на него, заступил гнев.
— Еще спрашиваете как… Что вы наделали! — Гульсара терла глаза платком. — С единственным племянником разлучили…
— Хватит! Кто хочет судиться, в родичи не годится! Слышала такое? Твой джиен не желает видеть, где правда, где лесть. Не нужен мне такой джиен!
— Хорошо, поступайте как знаете! Я только хотела…
— Хватит, говорю тебе! — Нормурад Шамурадов поднял вверх огромный, как булава, темный кулак. — Оставишь ты меня в покое или нет? И без твоих упреков тошно, поняла — тош-но! — крикнул он и неожиданно замер на месте с поднятым над головой могучим кулаком.
Старушка выпустила из рук тешу, попыталась что-то сказать, но лишь беззвучно облизнула губы и тихо соскользнула с низенького стульчика на кусты базилика…
Домла застыл на месте, как большой грубо обкатанный камень. Потом, леденея всем телом, опустился на корточки перед женой.
Гульсара-ая!.. Единственный его свет. Путеводный ночной огонек затерявшегося в степи домика — так всегда казалось
— Гульсара! — молил старик. — Что с тобой? Что ты делаешь? Подожди! Что с тобой, душа моя?..
Глава пятая
1
В первые дни своего председательства Атакузы выработал для себя правило: если дело не ладится, не мучь себя понапрасну, а брось все, махни в степь или в горы — к чабанам, отведешь душу, а там, глядишь, и дело пойдет на лад.
И на этот раз последовал своему правилу. Возвратившись из города с тяжестью на душе, не стал задерживаться в кишлаке. Забежал в правление, узнал у секретаря парткома Халидыхон, что все спокойно, и махнул в степь. С собой прихватил главного механика колхоза Наимджана.
Вот уже два года, как Атакузы одной ногой в кишлаке, другой — в степи.
В позапрошлом году, узнав, что строительство канала в степи подходит к концу, взял на себя нелегкое обязательство: освоить несколько тысяч гектаров целинных земель. Тогда же заложил на новом месте и фундамент первых домов.
За его инициативу с радостью ухватились и в районе, и в области. Да что там говорить, на самом высшем уровне было принято специальное постановление, по которому строительство городка в степи, проведение арыков и дорог отдали в руки министерств и их отделов на местах. Закладка первого кирпича под первый дом будущего городка в степи превратилась в праздник, сюда слетелись журналисты, представители радио и телевидения.
Осенью того же года колхоз посадил на нескольких сотнях гектаров молодые деревца шелковицы, чинары и тала — для защиты от лихих степных бурь. В прошлом году получили уже неплохой урожай кукурузы. Такое начало окрылило Атакузы. Нынешней весной он отправил в степь три бригады, они засеяли хлопчатником более семисот гектаров. И сейчас там — на хлопковых полях и в садах — их тоже успели заложить — работает не меньше двухсот человек. Живут в землянках. Хлопок растет неплохо, хотя в первое время Атакузы боялся за него — семена с большим трудом пробивают землю. В общем, дело двинулось. Особенно радуют саженцы — вымахали в рост человека. А вот строительство ползет черепашьим шагом. Вначале строительные организации взялись за дело горячо. А как поутих шум в газетах и журналах, заметно охладели. Пришлось Атакузы устроить в степи свой «штаб». В нем день и ночь дежурит кто-нибудь из членов парткома. Да, кстати сказать, и сам он большую часть времени проводит в штабе. Только так и удается хоть чего-то добиться от строителей. Всеми правдами и неправдами, ругаясь и ссорясь, толкает, не дает работе застопориться. Пропустишь день, обязательно что-то случится, какой-нибудь прорыв — и дело встанет.
На этот раз Атакузы не показывался целых четыре дня. И очень беспокоился — как-то там в степи?
Машина вырвалась из зелени сплошных садов, взлетела на последний холм — он отделял этот зеленый оазис от степи. И вот уже всё — и помолодевшие после ночного дождя сады, и большой, весь белый, новый поселок, и омытые росой изумрудные хлопковые поля, — все осталось позади. Впереди только степь, от подножья этого холма и далеко за горизонт — бескрайняя песчаная, с редкими кустиками травы степь.