Советник президента
Шрифт:
Булгаков не возражал.
– Однако я всё же не пойму, чем заслужил подобное внимание к своей персоне.
– Вы правы, самое время перейти к делу, – согласился Платов. – Прежде всего, я должен рассказать, откуда прибыл. Собственно говоря, адрес всё тот же, столица нашей Родины Москва, точнее Кремль, а вот время, как вы уже догадались, совсем не то, что значится теперь на календаре.
– Вероятно, тоже март, – предположил Михаил.
– Вы правы, но… – Платов со значением поднял указательный палец, – Но уже в следующем столетии!
«Эк куда его занесло! Зачем же прибыл к нам, к безропотным, послушным бедолагам, живущим по
Глава 3. Призрак Шарикова
– Вы правы, Михаил! Если всё так пойдёт, то в будущем нас ничего хорошего не ожидает. И нашу страну, и остальной мир…
Платов словно бы читал чужие мысли или отвечал на вопрос, который прочитал в глазах Булгакова, и продолжал:
– Как же этого не допустить, как предотвратить сползание человеческой цивилизации в бездну невежества и варварства? Большевики попробовали применить силу, чтобы создать нового гомо-сапиенс, который следовал бы кодексу строителей коммунизма. Однако ничего не получилось, потому что человек живёт инстинктами, которые заставляют его лгать, воровать, предавать друзей. И всё ради того, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и своим потомкам.
– Так что же делать?
– Честно говоря, не знаю. Иногда я просто в отчаянии! Ежедневно убеждаюсь, что все мои усилия заставить людей жить честно не достигают своей цели. Всё напрасно! Страна избавилась от большевиков, людям предоставлены права, которые и не снились вам в прежней, монархической России. А в результате что? К примеру, мы отдали под суд одного проворовавшегося чиновника, на смену ему пришёл другой, но вскоре выясняется, что он ничем не лучше. Просто эпидемия какая-то! Причём все только твердят: «Дай! Дай!» А где я возьму им столько денег? Тем более что часть выделенных средств наверняка пойдёт не на дело, а в их собственный карман. Ну можно ли так не любить свою страну?!
Этот весьма эмоциональный монолог поразил Булгакова. Его не удивило даже то, что с ним столь откровенно беседует человек, облечённый высшей властью. Он иногда представлял себе, как говорит со Сталиным, но к Сталину можно обратиться только с просьбой, а тут возникло впечатление, что от него самого ждут полезного совета.
В разные времена он знавал многих людей, недовольных своим правительством, но чтобы верховная власть сама признавалась в собственном бессилии… Такого он не ожидал. Чем же Булгаков мог ответить? Посоветовать подать в отставку? Однако понятно, что проблема гораздо глубже, и её так просто не решить. Ведь у главы государства тьма-тьмущая советников, а он зачем-то прилетел сюда. Чего ж ему здесь надо?
– Я так и не понял, чем могу помочь.
Платов, видимо, пытаясь собраться с мыслями, провёл ладонью по лицу и пробормотал:
– Что-то я совсем расслабился. Там, – он показал куда-то в сторону, – там не могу себе ничего подобного позволить,
– Но вы же знаете, что с Шариковым ничего не получилось.
– Просто неудачно выбрали объект для опытов. Но если он смог собаку превратить в плохонького человека, так уж наверняка сумел бы из человека средних способностей сделать гения, а честного гражданина создать из подлеца.
– Послушайте! В конце концов, это же вымысел, фантазия!
– Позвольте вам не поверить, Михаил. Наверняка у профессора Преображенского был прототип. Вы хоть и врач по образованию, но совсем другого профиля. Уверен, что тут не обошлось без участия специалиста по евгенике. Или я не прав?
– Да, был такой, – чуть помолчав, сказал Булгаков. – Мы познакомились ещё в восемнадцатом году. Стыдно признаться, но после расставания с княгиней я увлёкся морфием… А потому что не было больше никаких сил! Но однажды понял, что стою на краю могилы. И вот поехал в Москву, где мне посоветовали обратиться к доктору Кутанину.
– И что же?
– Он убедил меня заняться литературным творчеством. Сказал, что всю свою боль, свои переживания я должен переложить на плечи выдуманного человека. Пусть он теперь и мучается! И знаете, мне это помогло. С тех пор и пишу.
– Я вас поздравляю, но нельзя ли ближе к делу, – попросил Платов.
– Через три года, когда я перебрался в Москву, однажды встретил его здесь, в Чистом переулке. Он жил в соседнем доме. Понятно, что специалисту-наркологу было интересно узнать о результатах применения своей методики лечения. Мы несколько раз встречались, и вот однажды в разговоре… Но тут я должен пояснить, что в двадцатые годы Кутанин увлекался эвропатологией, изучением генетических корней гениальности и её связи с психопатологией, опубликовав по этой теме ряд статей: «Бред и творчество», «Гений, слава и безумие». Его идеи я позже попытался использовать в своём романе…
– Михаил! Не испытывайте моего терпения! – вскочив с кресла, закричал Платов, да так, что зазвенели хрустальные подвески в люстре, а под Булгаковым закачалось кресло, причём в буквальном, а не в переносном смысле. – Что вы всё о себе, да о себе? А тут страна буквально корчится в судорогах накануне катастрофы!
На этот жуткий крик в гостиную вбежали двое – секретарь, который был по-прежнему в трусах, и Моня в чёрном балахоне. Моня размахивал золочёным крестом, а секретарь, видимо, схватил то, что было под рукой – это был гипсовый бюстик Сталина. Булгаков обратил внимание на это произведение искусства, когда проходил через прихожую, однако не мог предположить, что кому-то в голову придёт использовать его в качестве оружия. Оружием пролетариата, как известно, был булыжник. Оружием дворянина – шпага. А тут чья-то голова…