Советская цивилизация т.1
Шрифт:
Более того, в отношении крестьянства давным-давно и досконально известно, что частная собственность и капитализм означают его быстрое и прямое уничтожение, причем с массовыми страданиями и неизбежными жестокостями. Историк крестьянства В.П.Данилов напомнил опыт капитализма при приватизации земли в Англии: “Не нужно забывать, как решались социальные проблемы при огораживаниях, о работных домах для выбрасываемых из деревни, о том, что в каждом поселке стояла либо виселица, либо чурбак с топором, где рубили головы тем, кто не согласен с огораживанием”.
После реформы 1861 г. положение крестьян улучшилось, хозяйство их, в общем, пошло в гору, повышалась урожайность, все
Вот что говорил историк В.В.Кондрашин на международном семинаре в 1995 г.: “К концу XIX века масштабы неурожаев и голодных бедствий в России возросли… В 1872-1873 и 1891-1892 гг. крестьяне безропотно переносили ужасы голода, не поддерживали революционные партии. В начале ХХ века ситуация резко изменилась. Обнищание крестьянства в пореформенный период вследствие непомерных государственных платежей, резкого увеличения в конце 90х годов арендных цен на землю… — все это поставило массу крестьян перед реальной угрозой пауперизации, раскрестьянивания… Государственная политика по отношению к деревне в пореформенный период… оказывала самое непосредственное влияние на материальное положение крестьянства и наступление голодных бедствий”.
До 1917 г. весь прибавочный продукт нещадно изымался из села (“недоедим, а вывезем”). Все мало-мальски развитые страны, производившие менее 500 кг зерна на душу населения, зерно ввозили16. Россия в рекордный 1913 г. имела 471 кг зерна на душу — и вывозила очень много зерна — за счет внутреннего потребления, причем именно крестьян. Даже в 1911 г., в год исключительно тяжелого голода было вывезено 53,4% всего зерна — больше и относительно, и тем более абсолютно, чем в годы предыдущего пятилетия.
Даже в “нормальные” годы положение было тяжелым. Об этом говорит очень низкий уровень установленного официально “физиологического минимума” — 12 пудов хлеба с картофелем в год. В нормальном 1906 году этот уровень потребления был зарегистрирован в 235 уездах с населением 44,4 млн. человек. Возмущение крестьян вызывало уже не то, что приходилось есть хлеб с лебедой и пушной хлеб (с мякиной, из неотвеянного зерна), а то, что “не было белого хлеба на соску” — грудному ребенку. Точнее сказать, что из села изымался весь прибавочный и значительная часть необходимого продукта.
Здесь надо сказать об особом социальном типе среди крестьян — кулаке (мироеде). Вокруг этого понятия в годы перестройки был создан целый миф, его приравнивали к понятию «справный хозяин» и представили образцом русской трудовой этики. На деле кулаками были главным образом крестьяне, оторвавшиеся от земли и промышлявшие ростовщичеством и торговлей. Социально-экономическую характеристику кулачеству дал А.В.Чаянов, а А.Н.Энгельгардт приводит свои обыденные наблюдения: «Каждый мужик при случае кулак, эксплуататор, но пока он земельный мужик, пока он трудится, работает, занимается сам землей, это еще не настоящий кулак, он не думает все захватить себе, не думает, как бы хорошо было, чтобы все были бедны, нуждались, не действует в этом направлении. Конечно, он
Из всего «Счастливого Уголка» [так называл А.Н.Энгельгардт местность около его поместья ] только в деревне Б. есть настоящий кулак. Этот ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги. Этот не скажет, что ему совестно, когда он, ложась спать, не чувствует боли в руках и ногах, этот, напротив, говорит: «работа дураков любит»… Этот кичится своим толстым брюхом, кичится тем, что сам мало работает: «у меня должники все скосят, сожнут и в амбар положат». Этот кулак землей занимается так себе, между прочим… У этого все зиждется не на земле, не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздает в долг под проценты. Его кумир — деньги, о приумножении которых он только и думает… Он пускает этот капитал в рост, и это называется «ворочать мозгами». Ясно, что для развития его деятельности важно, чтобы крестьяне были бедны, нуждались, должны были обращаться к нему за ссудами».
Крестьянство (в том числе “в серых шинелях” — солдаты) подошло в 1917 г. с яркой исторической памятью о революции 1905-1907 гг., которая была не только “репетицией” (как назвал ее Ленин), но и “университетом”. Это была первая из целой мировой цепи крестьянских войн ХХ века, в которых община противостояла наступлению капитализма, означавшего “раскрестьянивание”. Таким образом, свергнув в Феврале царизм в союзе с буржуазией и получив возможность влиять на ход политических событий, крестьяне (и солдаты) оказывали давление, толкавшее Россию прочь от буржуазной государственности и капиталистического жизнеустройства.
Рабочий класс. К моменту революции 1917 г. общая численность рабочего класса в России оценивалась в 15 млн. человек — примерно 10% всего населения. Но кого относить к рабочему классу? В 1913 г. В.И.Ленин писал: «пролетариев у нас, вероятно, около 20 миллионов», но ведь к этой категории тогда причисляли и сельский пролетариат (около 5 млн. человек), и городскую бедноту. На VIII съезде РКП(б) Ленин говорил, что слой рабочих, «которые составляли нашу силу, — этот слой в России неимоверно тонок». Много исследователей после этого пыталась уточнить число рабочих, выделив разные его составляющие. В результате считают, что в рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн. человек, из них взрослых мужчин 1,8 млн.
Но главное даже не в количестве. Рабочий класс России, не пройдя через горнило протестантской Реформации и длительного раскрестьянивания, не обрел мироощущения пролетариата — класса утративших корни индивидуумов, торгующих на рынке своей рабочей силой. В подавляющем большинстве русские рабочие были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления оставались крестьянами. Совсем незадолго до 1917 г. (в 1905 г.) половина рабочих-мужчин имела землю, и эти рабочие возвращались в деревню на время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они чувствовали себя “на заработках”.