Советская цивилизация

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

На Северном Кавказе, где маховик убийств стал раскручиваться позже, случай еще прозрачнее. Когда Бурбулис и Старовойтова, посланные из Москвы, передали Дудаеву разрешение на разгон законных органов власти в Чечне, его «бандформирование» было еще очень небольшим – оружие им везли из Москвы, как сообщалось, в автомобилях «Жигули». В Чечне еще стояли гарнизоны и части Советской армии, действовали КГБ и МВД. Все мы помним, как было совершено первое, символическое убийство. Люди Дудаева схватили офицера КГБ, который по обычным служебным обязанностям находился на очередном митинге. Еще ничто не предвещало будущей беды – в 18 часов центральное телевидение передало встречу репортеров с задержанным офицером. А уже вечером

то же телевидение сообщило, что дудаевцы выдали властям его труп – «он был судим и казнен народом».

В тот момент решалось будущее Чечни, а может быть, и всего Северного Кавказа. Вся банда Дудаева могла быть арестована в течение часа, не надо было даже никакого десанта. Но Ельцин, как верховный правитель, не предпринял никаких действий. Мы не знаем точно, был ли это сговор с Дудаевым и мировой закулисой или частная интрига, но факт, что все последующие потоки крови в Чечне начались с этого ритуального, демонстративного убийства (скрытые убийства начались раньше, но они не имели такого символического смысла для массового сознания).

Так что запомним простую и очевидную истину: в отличие от индивидуального убийцы политик может стать палачом и никого сам не посылая на смерть – он может убивать своим бездействием, своей «добротой». И напротив, политик, который карает (а в крайних обстоятельствах даже жестоко), может на деле быть спасителем от палачей. Недавно наконец-то мы снова услышали от чеченских женщин те же слова, которые произносились многими в 1944 г.: решением о депортации чеченцев из кипящего кавказского котла «палач» Сталин совершил благодеяние чеченскому народу. Тогда это было настолько очевидно, что большая и хорошо вооруженная чеченская армия, воевавшая в тылу Красной армии на стороне немцев, без боя подчинилась решению Сталина, и чеченцы чуть ли не за один день погрузились в теплушки и отправились в Казахстан.

Таким образом, отказ государственной власти от насилия (философский образ такой власти в русской истории представлен царем Федором Иоанновичем) ведет к Смуте и самым большим по масштабам страданиям населения. В условиях кризиса государственности принципом реального гуманизма является политика, ведущая к минимуму страданий и крови, а не к их отсутствию. Поэтому сам по себе факт, что в 1918–1922 гг. кто-то пал от рук советской власти, ничего не говорит о том, был ли Ленин палачом или не был. И мотивы, и обстоятельства действий или бездействия надо взвесить на верных весах и непредвзято – как это делает Фемида. К этому мы и подвигаемся.

Политическая философия как предпосылка «быть или не быть палачом». Представления политика об обществе и человеке, образ его мыслей (политическая философия) оказывает большое воздействие на образ его действий. Большое, но не решающее. Это – предпосылка, которую надо принимать во внимание, но не считать доказательством «вины или невиновности». Так же, как в суде важна мотивация поступков подозреваемого («хотел убить»), но она не может служить уликой.

На политической философии Ленина особо задерживаться не будем – она совершенно не содержит компонентов «мышления палача» (которые можно найти, например, у Робеспьера, Марата или Троцкого). Ленин не был сентиментален, но он был близок к Марксу в двух важных здесь установках: он был гуманист и не верил, что можно «толкать историю» усилием политической воли, через насилие. Поэтому, в частности, ему были так чужды и народовольцы, и анархисты, и эсеры с их верой в силу террора.

Как воспринимались социал-демократы (каким был до 1918 г. и Ленин) и другие революционные течения, хорошо видно из дневника М.М.Пришвина. Он не был искушенным философом, но был очень чутким наблюдателем. Он писал в марте 1917 г.: «Эсеры мало сознательны, в своем поведении подчиняются чувству, и

это их приближает к стихии, где нет добра и зла. Социал-демократы происходят от немцев, от них они научились действовать с умом, с расчетом. Жестоки в мыслях, на практике они мало убивают. Эсеры, мягкие и чувствительные, пользуются террором и обдуманным убийством. Эсерство направлено больше на царизм, чем с-дечество». Здесь важны обе мысли: большевики меньше уповают на насилие и они менее враждебны царизму, чем эсеры.

Если вспомнить то, что нам часто повторялось из Ленина – его определение революционной ситуации – то оно уязвимо для критики именно за отказ от того, чтобы использовать насилие как катализатор, ускоритель революционных событий. Для Ленина революция возможна и необходима только как спасение от национальной катастрофы, когда «низы» уже так приперло, что они не только «не могут жить по-старому», но и готовы идти на любые жертвы, чтобы изменить положение. Но люди готовы идти через огонь только тогда, когда никакого иного выхода нет.

Другое дело, что когда революционная ситуация назрела, и «низы» осознали гибельность грозящей катастрофы, Ленин требовал решительных действий с тем, чтобы в момент неустойчивого равновесия толкнуть процесс к созданию нового жизнеустройства (то есть, осуществить революцию). Потому-то сама Октябрьская революция была абсолютно бескровной.

Насколько известно, никто не обвинил Ленина в жестокости на основании его опубликованных трудов. Упоминали его телеграммы, записки, высказывания («расстрелять десяток саботажников», «посадить в тюрьму сотню хулиганов и спекулянтов» и т. д.), но серьезные историки предупреждали, что все эти выражения нельзя принимать буквально, и никто их буквально не принимал. Надо вспомнить тот объем работы, который выполнял Ленин, и понять, что у него не было времени облечь свои мысли в дипломатические выражения.

То, что напечатано в Собрании сочинений, написано или сказано без черновика и без спичрайтера, в основном в военной или чрезвычайной обстановке. Если учесть это, каждый читавший Ленина должен поразиться как раз тому, насколько ясно и корректно выражены мысли. Представьте, какую литературу мы бы получили, если бы были опубликованы все замечания, поручения и советы Ельцина, данные им в кругу «семьи» и узкой группы соратников.

В годы перестройки много напирали на то место, где Ленин сгоряча заявил, что «интеллигенция – это не мозг нации, а ее г…». Думаю, будь у него свободное время, он бы выразил мысль как-нибудь поприятнее. Но поражает мелочность этого упрека – по сравнению с планом ГОЭЛРО или заботой Ленина о питании ученых в годы гражданской войны. К тому же сегодня-то, положа руку на сердце, должны же мы признать, что где-то прав был Владимир Ильич в своем высказывании. Хотя бы в первой его части. Не мозг мы, дорогие мои собратья-интеллигенты! Ведь никто не остался в таких дураках, как интеллигенция, тянувшая нас в нынешнюю реформу. 93 % тех москвичей, которые отнесли свои сбережения в АО МММ и сдали их Мавроди без всякой надежды хоть что-то получить обратно, имели высшее образование. И это при том, что реклама МММ была вроде бы рассчитана на простоватого рабочего Леню Голубкова.

Но к вопросу «палач или не палач» это отношения не имеет. Давайте искать веские признаки.

Главный критерий оценки – «болезненность» проекта. Мы сделали ряд методических оговорок, которые достаточно очевидны и еще никак не связаны с выводом. Они лишь расчистили площадку для рассуждений. Теперь можно предложить главный критерий, согласно которому мы расположим в ряд ведущих политиков того времени по степени их приближенности к образу «палач». Под «ведущими» мы будем понимать политиков, выражающих тот или иной проект жизнеустройства после выхода из хаоса революции.