Советская морская новелла. Том 2
Шрифт:
Несколько дней не покидавший мостик командир «Смелого» капитан третьего ранга Юрий Васильевич Забелин понимал, как устали матросы и офицеры. Он сам на какие-то мгновения погружался в темную пустоту, но тотчас усилием воли заставлял себя очнуться, до боли сжимал поручни, смотрел на корабль, покрытый льдом. Надстройки, орудия, ванты, леера обледенели, и корабль все тяжелее взбирался на волну, кидавшуюся на полубак. Словно выточенный из застывшей водяной глыбы, эсминец шел, покрытый ледяной броней. Эта сказочная красота не восхищала моряков. С остервенением они рубили врага, грозившего утопить их корабль. Аврал не прекращался, отдыхать было нельзя. Упорный труд
Барометр по-прежнему падал. Рассчитывать на окончание норд-оста не приходилось.
Забелин взглянул на вахтенного офицера. Тот ответил ему понимающим взглядом: корабль уже не поднимался на гребень, а тяжело и неуклюже прокладывал себе путь сквозь очередной вал.
Новороссийск был близок, и люди, зная, что предстоит борьба недолгая, удвоили свои усилия.
Забелин тяжело вздохнул. Его и без того худое лицо осунулось. Запавшие глаза горели недобрым блеском. Он нервно грыз мундштук негорящей трубки, пока не перекусил хрупкий эбонит; сунул трубку в карман.
— Люди делают чудеса, — сказал вахтенный офицер лейтенант Токаренко.
Забелин нахмурился и резко ответил:
— Они делают то, что им положено делать.
Токаренко чуть пожал плечами. Командир был, конечно, прав, но…
На полубаке кто-то так громко крикнул «Полундра!», что этот возглас услышали на мостике.
Очередная волна сбила с ног молодого, недавно пришедшего на корабль матроса Кувалдина, потащила по скользкой палубе. Матрос пытался за что-нибудь уцепиться, но волна была сильнее. Когда Кувалдин уже взлетел над бортом, чтобы скрыться в кипящей воде, мелькнула рослая фигура боцмана Адаменко. Сильная рука удержала готового исчезнуть матроса, поставила его на ноги.
Часы отсчитали секунду. В эту секунду Забелин успел подумать о многом. Хотя он знал, что спасти человека во время такого шторма почти невозможно, он все же решил приступить к спасательным работам.
Вахтенный офицер, успевший объявить тревогу «человек за бортом», с радостью отменил ее и что есть силы закричал: «На полубаке! Не зевать!» Напряжение разрядилось, на лицах утомленных матросов появились улыбки, каждый старался похлопать по плечу Кувалдина, счастливо избегнувшего смерти. А тот никак не мог прийти в себя, растерянно смотрел на друзей и изредка охал, только сейчас понимая, что с ним произошло.
Забелин вызвал Кувалдина на мостик.
Матрос, радостно улыбаясь, взбежал по трапу. Он не смог согнать улыбку, рапортуя капитану третьего ранга. Все в нем пело: «Я жив, жив, жив!».
Забелин помедлил: слишком уж откровенно счастлив был этот парень. Может, ничего не говорить? Но все же сказал:
— Матрос Кувалдин, вы знали, что нужно делать, чтобы волна не смыла вас?
— Так точно.
— Почему же вы чуть не оказались за бортом?
— Заработался, проморгал.
— На корабле ротозейничать нельзя. Понимаете?
— Понимаю.
— Идите.
Улыбка исчезла с лица матроса. Он ждал, что и командир будет его поздравлять с чудесным спасением, и теперь не мог понять, что же произошло? Вместо дружеских слов выговор.
Токаренко, молча
— Боцмана прикажете поощрить?
— За что?
Он же спас Кувалдина.
— Он выполнил свой долг. Любой обязан поступить так же.
Токаренко поежился. Подумал: «Как трудно с ним работать». Однако выпрямился, расправил плечи и, невольно подражая командиру, деловито прикрикнул на рулевого, который позволил кораблю рыскнуть в сторону.
Зимний короткий день быстро сменился ночью. Снег пошел чаще, ветер загудел громче. Но уже появились новороссийские огни. И хотя в Новороссийском порту так же кипела вода, и так же бесновался норд-ост, и так же придется бороться с непогодой, — все оживились и весело перекликались с боцманом, который начал готовиться к швартовке.
Эсминец подходил к проходу в порт. Забелин весь напрягся, стараясь направить корабль так, чтобы ею не ударило о мол. К нему подошел старшина сигнальщиков и доложил:
— Товарищ капитан третьего ранга, светограмма с берега.
Забелин прочитал текст светограммы, перечел еще раз. Лицо его еще больше осунулось, а глаза вспыхнули ярче.
Он подошел к Токаренко и сказал:
— Будем ворочать.
— Что? — спросил пораженный офицер.
— Приказано, не заходя в Новороссийск, полным ходом идти в Севастополь.
— Но ведь…
— Вы слышали, товарищ лейтенант?
Токаренко взглянул на покрытую льдом палубу, где трудились теряющие силы матросы, на низкое, наполненное снегом небо, на взбесившееся море и горько вздохнул: все начиналось снова, опять долгие часы изнурительной, нечеловеческой борьбы.
Корабль начал делать циркуляцию. Ветер ударил в борт, повалил так, что все затаили дыхание: не поднимется! Эсминец выпрямился и, подгоняемый норд-остом, пошел в море. Новороссийские огни быстро исчезли в темноте. Снежная пелена закрыла людей, корабль и море. Только радиометрист видел на мерцающем экране радиолокационной установки очертания недалеких и опасных берегов.
Вскоре по радио адмирал запросил Забелина о том, как проходит поход. Забелин ответил: «Все в порядке».
Действительно, внешне все было в порядке. Корабль на полных оборотах шел в главную базу. Валы низвергались на палубу, с неистовым упорством стараясь превратить корабль в глыбу льда. Матросы с прежней настойчивостью скалывали лед, помогая кораблю держаться на волнах.
И однако Забелин отлично видел, как помрачнели матросы, как нахмурились их лица. Никто не пытался шутить. Их удручала бесцельность похода. Зачем шли в Новороссийск? Зачем мучились, стараясь довести туда корабль? Повернули у входа в порт, — значит, ходили зря. Ну, понятно бы — война: всякое возможно. А сейчас, в мирные дни? К чему все это?
Но шторм оставался штормом, кораблю по-прежнему угрожала опасность, вздыбленная вода валилась на палубу, и нужно было работать. Стиснув зубы, матросы кололи, рубили, долбили ненавистный лед. Они теперь не чувствовали усталости потому, что больше устать было невозможно. Горечь сознания бесцельности того, что было сделано за эти сутки, матросы вымещали на своем скользком и холодном враге. И не заметили, как все меньше становилось льда, как эсминец терял свое призрачное одеяние, как реже начали вкатываться волны на палубу. Корабль выходил из зоны действия норд-оста. Море штормовало и здесь, но тучи поднялись выше, снег перестал осыпать моряков, а с крымского берега повеяло теплом, и ялтинские огоньки просемафорили: «Счастливого плавания!».