Советская республика и капиталистический мир. Часть II. Гражданская война
Шрифт:
Вспомните, товарищи, что совсем недавно пролетарская Россия и вы прежде всего, рабочие Москвы, среди этой голодной и суровой зимы имели величайшее нравственное удовлетворение, когда сюда к нам в Москву прибыли представители европейских рабочих на международный коммунистический конгресс. Казалось бы, что русские социалисты – эти господа считают себя социалистами – должны были бы гордиться, что у нас в Кремле, в царско-поповском Кремле собрались представители немецкого, австрийского, венгерского, французского, скандинавского пролетариата. А вместо того они с пренебрежением пишут, что это несерьезные представители, что это какие-то венгерские эмигранты, что венгерская коммунистическая партия слаба, что только отдельные группы представлены на этом съезде. Так писали Мартов и Дан на другой день после нашего коммунистического конгресса. Но, прежде чем просохла типографская краска на их бесстыжей газете, в Венгрии разразилась революция, и поднялась во весь рост власть рабочего класса. Хорошо, что в данном случае опровержение явилось на другой день. Но это не всегда так бывает, иногда между их ложью и опровержением проходит более продолжительное время, и они пользуются им, чтобы отравить сознание рабочих, чтобы вставлять палки в наши колеса и тормозить нашу работу. Если это тяжело отражается на всей нашей работе вообще, то
Когда мы легализовали меньшевиков и эсеров, мы им говорили: помните, Советская Республика не есть спокойная страна, это – военный лагерь, это – осажденная со всех сторон крепость революции. Помните, что наш рабочий класс не только господствующий класс в стране, но в то же время и революционный гарнизон. У нас есть для советской крепости, для нашей Республики, гарнизонный устав, который не позволяет в ближайшем тылу поднимать восстания, клеветать, лгать, травить, сеять сомнения. Помните, что мы можем претерпеть всякую критику, пока она диктуется стремлением улучшить положение, выполнить задачи рабочего класса. Но если ваша критика будет исходить из стремления подорвать веру рабочих в самих себя, то рука Советской власти опустится на вашу голову с такою же беспощадностью, как на головы Колчака, Краснова, Деникина, ибо для нас имеет значение не этикетка, не прошлое тех или других людей, а только одно – удержаться до того времени, когда революция в Венгрии соединится с революцией в Германии, Австрии, Франции. И теперь мы ближе к этому, чем были несколько месяцев тому назад. Теперь то, что еще недавно казалось таким далеким, стало фактом, и с вышки царско-сельского – теперь детско-сельского – телеграфа и с Московской станции мы разговариваем с министром иностранных дел Венгрии Бела-Куном. Он тоже наш, он участвовал в нашей борьбе, и как эмигрант он командовал небольшим отрядом, который участвовал в подавлении эсеровского мятежа в июле прошлого года. Он один из тех, о которых эсеры писали, что против своих врагов большевики выставили китайцев и наемников австрийского империализма. И вот Бела-Кун является теперь выразителем воли венгерского пролетариата пред лицом всего мира и пред лицом тех, кто шельмовал его, как наемника австрийского империализма. Вчера, как мы узнали по радио из Будапешта, он арестовал эрц-герцога Франца Иосифа или Иоахима Иосифа, не помню, как его зовут, – и тот заявил: «Почему вы меня арестовываете? Я убежденный сторонник Советской власти и желаю стать полезным гражданином социалистической республики; к тому же я давно являюсь сторонником идей Ленина». Товарищи, если они нас довели до голода, до разрухи, то мы их довели до того, что Габсбурги заявляют себя сторонниками идей Ленина, – это тоже чего-нибудь стоит, товарищи!
Позвольте в кратких словах резюмировать выводы. На Восточном фронте, где мы взяли Оренбург, Уфу и Уральск, а затем снова потеряли Уфу, наше положение в общем все-таки следует признать хорошим. На Южном фронте наше положение превосходно. В ближайшие дни мы будем в состоянии перейти на этом фронте в полное наступление. На Украинском фронте мы взяли Очаков, Мариуполь, и дело ближайшего времени – падение Одессы. На западе мы находимся в состоянии обороны, но и оттуда нам не грозят большие неприятности. На Северном фронте мы наступаем, у нас есть там резервы, и мы их отправляем на фронт. Таким образом, со стороны внешней обороны наше дело, конечно, трудно, но не только не безнадежно, а наоборот, закончится нашим полным торжеством, если только тыл будет равняться по фронту. Я знаю, как трудно говорить это здесь, в голодной Москве. Но я всегда и на всех фронтах говорю, что если мы дадим заглохнуть этому нашему историческому центру, Москве, то мы несомненно потушим жизнь и на периферии, но что, несмотря на тягчайшие условия, мы должны продержаться и продержимся, если только червь сомнения не будет подтачивать наш рабочий класс. Если наши рабочие не позволят себе усумниться в правоте и в победном окончании нашего дела, то недалек уже тот час, когда мы увидим восход солнца Европейской революции. Если же у нас опустятся руки, то это будет наша гибель. Этого, товарищи, не должно быть. Мне, например, говорят, что рабочие недовольны на фабриках и заводах. Да как же им быть довольными, когда у нас нет хлеба! Но наши передовые рабочие должны понять положение, они должны учесть и наш голод, и наши неурядицы, но в то же время должны учесть и то, что происходит сейчас во Франции и Англии. Это первое условие, для того чтобы мы имели силу преодолеть все наши тяготы и смело идти вперед. Я не сомневаюсь в том, что и в тылу и в центре эти передовые, сознательные рабочие твердо стоят на своем посту, стоят истощенные, утомленные, голодные, но помнят и свято соблюдают свою клятву – не уступать и не уступать. Конечно, им приходится нелегко, и когда мне говорят, что даже в Московском Совете иногда слышится ропот на военное ведомство, когда жалуются на то, что военное ведомство слишком много забирает себе, то я отвечаю: как же может быть иначе? То обстоятельство, что военное ведомство забирает у Совета и отовсюду лучших работников и рабочих, забирает транспорт и продовольствие, не может, конечно, не вызывать всевозможных нареканий, но нужно помнить, что война – жестокое дело. Поведение военного ведомства может вызвать мгновенное раздражение, но, товарищи, нужно помнить, что ведь это наша армия, что это наше военное ведомство, как нашим является и Московский Совет. Если Московский Совет предпримет то или другое действие, которое на первый взгляд, может быть, покажется неприемлемым, то это дело одно, – но когда внешний враг станет наступать, то каждый из нас скажет: не сметь наступать, это наш Московский Совет! И как бы мы ни были подчас недовольны нашим военным ведомством – я не сомневаюсь, что в минуту опасности мы все, как один человек, скажем: не сметь наступать – это наша армия! И вот, если мы будем вместе таким образом дружно работать, то мы несомненно победим и не только спасем себя, но сможем прийти на помощь и революционной Венгрии и выполнить свой долг перед историей, перед мировой революцией. (Продолжительные аплодисменты.)
Архив 1912 г.
Л. Троцкий. ВОСТОЧНЫЙ ФРОНТ
(Речь на объединенном заседании Самарского Губисполкома, Комитета РКП и представителей профсоюзов 6 апреля 1919 г.)
Товарищи, наше международное и внутреннее положение снова подошло к критическому моменту.
Товарищи, мы начали в Октябре с бурного подъема и почти без сопротивления смели господство помещиков и буржуазии, но уже в тот период более опытным представителям рабочего класса было ясно, что октябрьская победа не есть последняя победа, что буржуазия и имущие классы вообще не сдадут без боя своих наследственных позиций, привилегий, барышей, что они приведут в движение все – и небо, и преисподнюю, и свои международные связи, и свое искусство лжи и травли, и военную силу, поскольку они ею располагают, силу обольщения, силу подкупа – одним словом, все те средства, какие выработали имущие классы в течение столетий и тысячелетий своего господства, – и это подтвердилось.
Уже в январе и феврале наше положение стало критическим. Мы оказались между молотом германского империализма и наковальней империализма англо-французов и американцев. Тогда молот казался более угрожающим, и нам пришлось пойти на вынужденное соглашение с австро-германским империализмом путем заключения ужасающего, до того периода еще небывалого в истории по своей жестокости, Брест-Литовского мира; после Брест-Литовский мир был превзойден теми условиями, какие Англия и Франция, эти великие демократии – освободительницы народов, навязали истощенной и ослабленной Германии. Многие из вас, товарищи, помнят, вероятно, объективное положение страны и те настроения, какие господствовали тогда в рабочем классе, в эти проклятые месяцы после подписания Брест-Литовского мира и до начала наших побед на Восточном фронте.
С запада мы находились в железных тисках германского империализма. Эти железные тиски изнутри поддерживались русской буржуазией и всеми ее слугами, и в то же время эти слуги и лакеи пользовались фактом германских железных тисков, чтобы травить нас и говорить: «А, смотрите, Советская власть сдала Россию германскому империализму». И в то же самое время, по призыву и приглашению русской буржуазии и услужающих ей партий, на северо-востоке поднималась новая опасность – чехо-словацкая. Непосредственная опасность угрожала Поволжью, а после захвата Архангельска и вообще северному побережью.
Товарищи, я не думаю, чтобы великий народ был когда-либо в таком ужасающем положении, в каком находились мы в марте, апреле, мае, июне, июле, августе прошлого года. [51] Казалось, последние счеты наши с историей подведены и подписаны, с одной стороны, германским империализмом, а с другой, – империализмом англо-французским и японо-американским. Торжествовавшим врагам нашим казалось, что революционная Россия представляет собой политический труп, который пойдет в виде удобрения на ниву чужой культуры, чужой цивилизации, что самостоятельного будущего у русского революционного народа не будет. Буржуазия и те партии, которые ее поддерживали, – и этого мы никогда не должны забывать, – тогда только то и делали, что приглашали иностранных варягов володеть и княжить нами. Они обращались по разным адресам, к Германии, Англии, Японии, Америке, в зависимости от того, какой адресат был ближе. Украинская буржуазия и те оскорбленные русские буржуа, которые бежали на Украину, обратились к немцам и австрийцам. Наша северная поморская буржуазия и кулачество искали приюта в Англии, на востоке они братались с чехо-словаками, которые, как мы знаем, были только боевым отрядом французской биржи.
51
О военном положении Советской Республики летом и осенью 1918 г. см. ч. 1-ю наст. тома, прим. 313.
И несмотря на то, что русская буржуазия в этот критический ответственный момент раскололась на несколько частей, т.-е. продавала русский народ разным государствам, свое внутреннее единство она сохраняла. В этот период она показала трудящимся массам русского народа, что патриотизм и интересы отечества представляют собой не что иное, как маску, которая прикрывает выгоды барышей и привилегированного положения, и что каждый – Колчак, Милюков, Деникин, Скоропадский – готов трижды – что я говорю трижды? – десятикратно, стократно – предать и перепродать Россию, только бы сохранить одну десятую часть своих старых привилегий и барышей.
Это была великая школа для русских трудящихся масс. И второй такой школой был затем здесь на востоке опыт с Колчаком. Поскольку Октябрьская революция явилась неожиданной и идейно неподготовленной для русского крестьянства, особенно в восточной полосе, где оно более зажиточно, менее голодает, и потому менее чутко к коммунистической пропаганде; поскольку Октябрьская революция явилась идейно неподготовленной для крестьянства восточной полосы, – постольку в его среде долго находил отклик лозунг и идея так наз. Учредительного Собрания. Крестьянство в массе своей – это его несчастье – беспомощно. Оно раздроблено, оно живет не как рабочие, которые сосредоточены на фабриках, на заводах в городах, ближе к университетам, школам, ближе к образованию, ближе к газетам, ближе к театру. Как ни обездолены были рабочие при капиталистическом строе, они все же ближе соприкасались с источниками культуры, цивилизации, просвещения. Крестьянство было разбросано в полумиллионе сел и деревень, раскинуто на огромном пространстве старой царской России. В каждом селе сотни, в лучшем случае, тысячи жителей без связи друг с другом, идейно беспомощные. Эта крестьянская масса с трудом находит выражение своих стремлений, своих потребностей. Она мечется из стороны в сторону и не находит для себя ясной программы. Это не вина крестьянства, это беда его прошлой тяжкой судьбы. Его обманывала монархия, попы всех религий, бюрократы всех стран, его обманывала буржуазия либерализмом, идеями демократии. И крестьянство подвергалось время от времени внутренним толчкам, ужасающим революционным взрывам, поджигало помещичьи имения, а потом снова уставало и покорно сдавалось имущим классам. История человечества знает эти страшные взрывы крестьянского негодования и возмущения и, вместе с тем, крестьянской беспомощности. Имущим классам, более образованным, всегда в конце концов удавалось надеть узду на поднявшееся на дыбы крестьянство.