Советская русская живопись первого Октябрьского десятилетия

Лебедянский Михаил Сергеевич

— Ух ты, хранцузские! — И тут же на хорошем французском прочел, то что было написано на этикетке. — Сардины в масле? Это я люблю.

Тут же достав из столешницы нож, воткнул его в край банки и несколькими движениями вскрыл консервы. После чего вытерев кончик ножа, закинул его обратно в столешницу, и достал оттуда вилку. Нанизав на нее кусочек сардинки, осторожно приподнял, подставил под нее кусочек хлеба и поднеся ко рту начал с огромным удовольствием жевать. Увидев выражение лица мужичка, произнес.

— Челюсть-то подбери, некрасиво с открытой пастью лежать. Как будто никогда

в жизни консервы не видел. — вернул я ему насмешку.

Тот опомнившись, тут же закрыл рот и произнес.

— Кто ты?

Я удивленно посмотрел на себя, свои руки, и произнес.

— Так человек, вроде бы. Как там Платон говорил: «Человек есть животное о двух ногах, лишённое перьев».

— Диоген. — поправил меня пленник.

— Нет. Именно Платон. Диоген, в ответ на эти слова ощипал курицу и показав ее людям, сказал, что вот именно это и есть человек, по мнению Платона. Так что именно Платон — ну без перьев… и курящее. — добавил я к сказанному доставая трубку, но в последний момент отложив ее в сторону, сунулся в мешок с продуктами и покопавшись в нем выудил оттуда пачку сигарет.

— Ух ты! «Camel» Сто лет не курил нормальных сигарет! Без фильтра. — слегка поморщился я — Но все равно приятнее, чем дедовский самосад. Будешь?

Я протянул было сигареты пленнику, но тут же убрал ее и произнес.

— Ну не хочешь, и ладно, мое дело предложить. Хорошее у вас снабжение. Хотя не мудрено.

На мгновение задумался я выдал напел известную песенку, которую будут через каких-то полгода распевать по обе стороны восточного фронта:

Мундир английский,

Погон французский,

Табак японский,

Правитель омский.

Эх, шарабан мой,

Американка,

Не будет денег,

Возьму, продам-ка!

Идут девчонки,

Подняв юбчонки,

За ними чехи,

Грызут орехи.

Эх, шарабан мой

Совсем разбился,

Зачем в Антанту да-я

Влюбился.

Мундир сносился,

Погон свалился,

Табак скурился,

Правитель смылся.

— Не поют еще это на фронте? Ну, да ничего, скоро начнут. А пока давай поговорим о делах наших, скорбных. А то когда еще придется. Тем более этот разговор можно счесть за исповедь. Так сказать очиститься перед смертью.

— Ты, не посмеешь!

— С чего бы это, тебе можно, а мне нельзя?

Глава 3

Поздравляю всех моих читателей с праздником Победы! Пока мы помним — сила с нами!

3.

— Вот скажи мне, твое благородие, куда ты золото тащить собрался? В Омске красные, в Тобольске красные, в Усть-Таре, Ванька-коромысло со своей бандой промышляет, на востоке у Кораблино, говорят Отец Григорий банду держит, за старую веру воюет, так куда ты податься-то решил. Тем более с таким грузом.

— Тебе не все равно?

— Был бы так, я б тебя и не спрашивал. А иначе глядишь, ежели, что дельное подскажешь, так может и я туда отправлюсь? А там глядишь и тебе, что-то обломится.

Мой собеседник насупился, о чем-то задумавшись, а после произнес.

— Если поторопиться до Обской

губы можно достаточно спокойно доехать.

— Полторы тысячи верст? А дальше куда в Финляндию, еще больше двух тысяч. В одиночку? А ты значит, наивный чукотский юноша, который до сих пор верит в сказки? Ты не проедешь и половины. Во-первых, потому, что в одиночку сделать это, просто невозможно, а, во-вторых, тебя просто или ограбят и прибьют, или просто сожрут в дороге.

— Под Самарово*, можно проводника нанять из местных. Уже не один, а за золото, кто угодно подряд возьмет.

— Нет ты точно ушибленный на всю голову. Ты с печки в детстве не падал? Ханты, и при Империи грабежом не гнушались, а уж сейчас, сам ихний бог велел этим заниматься, когда власти фактически нет никакой, не полиции, ни жандармов не осталось. Да тебя, просто тюкнут по темечку, и под лед спустят. А твое золотишко себе оставят. Они такие блестяшки очень уважают.

— Ну или Китай. Осторожно произнес пленник.

Я пожал плечами.

— Это еще куда ни шло, но опять же, ты по-китайски хоть пару слов сможешь произнести. Учти, ни французского, ни английского там не знают. А в их иероглифах, черт ногу сломит. Их там больше двадцати тысяч, а кто знает хотя бы три тысячи, считается уважаемым и образованным человеком, с которым нужно считаться. Ты сколько знаешь? И потом, ладно допускаю, что Омск ты как-то по темноте еще проскочишь. С Павлодаром конечно сложнее, потому как город по обеим берегам раскинулся, но в принципе и по степи нетрудно объехать, или еще что-то придумать, но вот уже за Семипалатинском и тем более Усть-Каменогорском, я даже не представляю, что тебя ждет. Ведь киргизы они же кочевники, априори бандиты. А уж в районе озера Зайсан, так и вообще, исконно их территория. Не это не тот путь. Что-то ты темнишь парень.

— Восток? — вполголоса предположил пленник.

— Ты мне догадки не строй. Просто обскажи свой путь, а там мы вместе подумаем, стоит ли туда переться, или лучше здесь все переждать.

— Ничего я не скажу.

— Вот это ты зря. — С этими словами я склонился к полу и поднял с него лежащее у печи полешко. После чего стал демонстративно высекать из него тоненькие щепочки. Каждую из них поднимая к своему лицу, слегка поправляя и приговаривая.

— Вот если эти щепочки сунуть под ноготок, как ты думаешь, сколько я их потрачу, прежде чем ты будешь петь как соловей, и вспомнишь даже свое босоногое детство, и то как прятался от розог отца за разбитую любимую его чашку. И даже, как гадил под себя в еще более раннем возрасте. Трех хватит, или стоит еще парочку добавить?

— Ты, не посмеешь!

— С чего это? Тебе значит можно расстреливать ни в чем не повинных солдатиков, а я не посмею?

— Я никого не расстреливал!

— А кто же тогда за пулеметом-то сидел, пока твой напарник еще живых добивал? А после палубу своего пароходика от трупов освобождал?

— Откуда?!… — Испуганно воскликнул пленник и осекся на полуслове.

— Оттуда. Видел я как ты с каким-то полковником здесь геройствовал по осени. Как, кстати Николай Сергеевич, поживает. Что же ты один-то приехал, царскую кеазну грабить?