Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1966-1967)
Шрифт:
Сельби с воодушевлением принялась за побелку одной из комнат, но на душе у нее по-прежнему скребли кошки. „Что скажет свекровь?“ — думала она, расставляя в чистой, сразу повеселевшей комнате кровать, стол, стулья. „Я все улажу, ты не волнуйся“, — сказал Сельби муж. Он так расхрабрился, что даже принес в комнату радиоприемник и установил антенну. Джемшид был уверен, что в конце концов мать примирится с этими новшествами.
СТАРИННЫЕ ПЕСНИ
И правда, Марал-эдже
Невестку она не допускала к хозяйству, и Сельби, которая никуда из дома не выходила, очень скучала. Только по вечерам ей было хорошо, когда возвращался Джемшид и они вместе с Джанмурадом устраивались у радиоприемника. Особенно любили они слушать старинные песни.
В часы, когда передавали песни, Марал-эдже обычно сидела в кибитке за прялкой и слушала, слушала… Старинные мелодии, слышавшиеся из дома, словно уносили ее в далекий мир прошлого. Женщина забывала тогда и неудачную женитьбу сына, и немилую невестку с ее безобразными столом и кроватью и вся погружалась в сладостные воспоминания…
Вот она, пятнадцатилетняя Марал, дочь всесильного ишана[5], сидит с подружками у бассейна и слушает бахши. Поодаль расположились ее братья и тоже наслаждаются пением. Этот бахши — один из лучших певцов Лебаба[6]. Он молод, строен, глаза его горят, но у него нет песен о любви, он поет о мужестве, о храбрости, о заветах отцов и дедов.
Садясь на коня, молодой бахши всегда вешал на одно плечо дутар[7], на другое — одиннадцатизарядную винтовку и, придерживая коня, бросал взгляд в сторону девушек.
И вдруг однажды почитатели бахши с изумлением услышали песню, которой доселе у него не было:
Истерзала меня любовь,
Вот начало начал, клянусь.
Ранит насмерть черная бровь.
Одержимым я стал, клянусь.
С этого дня бахши словно подменили, он стал петь только о любви.
Но песни о любви недолго раздавались под шатром, Дутар был разбит красноармейской пулей, а бахши и семье ишана пришлось уйти в пески. Переходя от колодца к колодцу, беглецы отбивались от красноармейцев, преследовавших их по пятам. И вот красноармейцы окружили их. Два дня шла ожесточенная перестрелка, а на третий день Марал стала невольной свидетельницей поединка. Оба противника — бахши и высокий юноша в красном халате и белом тельпеке — были умелыми рубаками, но бахши сначала не повезло: его конь споткнулся, и, воспользовавшись этим, красноармеец ударил противника саблей. „Трус! — крикнул молодой бахши, падая с коня. — Так ли сражались наши деды?!“
Марал видела: юноша в белом тельпеке покраснел и оглянулся: не слышал ли кто эти слова? В ту же
— Воды! — раздался стон.
Марал обернулась. Парень в красном халате, приподнявшись на локте, глядел ей прямо в лицо.
Марал отшатнулась.
— Не бойся, — тихо проговорил раненый.
Выстрелов уже не было слышно. Марал присела около раненого и поднесла кумган с водой к его рту. Напившись, юноша благодарно посмотрел на Марал и пожал ей руку. Раненого этого звали Шамурад.
Давно это было. Давно забыла Марал и бассейн в доме отца, и красивого бахши, и его песни. И только теперь, вновь услыхав песни, которые исполнял когда-то бахши, вспомнила далекую молодость.
Радио замолкло а Марал-эдже долго еще не могла прийти в себя, видения прошлого обступали ее… Сонными, затуманенными глазами глядела она вокруг… В камышах завывали шакалы, казалось, это плачут дети…
Потом на веранде звякали ведра. Марал-эдже бросала веретено в угол и ложилась на кровать. Но едва она закрывала глаза, как перед ней возникала все та же антенна, а в ушах слышался нахальный смех невестки. И сразу вспоминалась смертельная обида, нанесенная сватьей Миве-эдже.
Ее бесценный ковер сбросили с машины прямо на дорогу, а она стояла рядом и только чихала от пыли. Два года ткала Марал-эдже этот ковер, и люди не могли налюбоваться его узорами!
Старуха вздыхала и переворачивалась на другой бок. Но тут в боку что-то начинало колоть, словно в него упиралась острая антенна радиоприемника.
„Завтра же сдеру с крыши эту палку и разобью их дьявольский ящик!“ — в который раз решала Марал-эдже и, представив себе разбитый на куски лакированный ящик радиоприемника, постепенно успокаивалась.
А назавтра снова сидела в кибитке, крутила веретено и ждала волшебных звуков, возвращавших ее в дни молодости.
Слушать старинные песни стало потребностью Марал-эдже. Когда в радиоприемнике перегорела лампа и он три дня не работал, старуха не находила себе места, хотя ни за что не призналась бы себе, что с нетерпением ждет, когда снова зазвучат песни…
В один из таких тоскливых вечеров старая женщина лежала в своей кибитке и смотрела вверх. В дымовое отверстие был виден кусочек неба и красные крупные звезды.
Огонь потух, стало совсем темно. Только иногда, когда в кибитку задувал ветер, в золе, словно подмигивая Марал-эдже, вспыхивал яркий уголек.
Марал-эдже вышла во двор и притворила за собой дверь. Подошла к веранде…
Довольно, сердце! Разомкни свой круг.
Я стражду в нем, как жалкий пленник в яме.