Советские художественные фильмы. Аннотированный каталог (1966-1967)
Шрифт:
— Вот оно что! — протянул раздумчиво Васильич. — Господи, какие напасти на людей. Баб убивают, детишков…
— Хотел попросить тебя, Иван Васильич, ты малость последи за Пашкой. Дело предстоит серьезное. А он сейчас такой, что может зря в огонь полезть. Оказывается, любил ее очень! "Нет теперь моей Анки!" — говорит. А у самого глаза… Ну просто передать тебе не могу… Одна боль в них.
Васильич вспомнил Пашкины глаза. Действительно, была в них боль, и тоска звериная, и отрешенность, и мука. Тогда показалось, что это
— Когда начнем? — спросил он, помолчав.
— Вот вернутся ребята с разведданными. А сразу после полуночи пойдешь вместе с саперами проходы делать.
— Говорят, проволоки там этой напутали — страсть.
— Да, спираль в два ряда. Саперы прошлой ночью, пока мы подходили, сходили уже туда. Узнали, что минное заграждение небогатое — часа за два управятся.
— Слышь, Аман, ты Сашка нашего к пулемету поставь. Вторым номером, конечно.
— К Сабирову?
— Да. Он проситься будет, так я думаю.
— А справится?
— Пулемет знает. Надо когда-нибудь и ему огневое крещенье принимать.
— Ладно. Беспокоит меня все же Кержач…
— Ничего, — успокоил Амана Васильич. — Этот — сильный. Совладает с собой, сдюжит кручину. Не он первый, не он последний.
— И все же помни уговор: присматривай за ним.
— Хорошо, товарищ политрук.
— Пойду к автоматчикам. Надо побеседовать с ребятами перед боем. Расскажу им о гибели Пашиной жены. Как думаешь?
— Гебе видней.
— Пусть знают солдаты, что ни сил, ни жизни не жалеют наши жены, матери, сестры ради освобождения Родины.
— Политрук! Где политрук? — послышалось вдали.
— Здесь я! — поднялся старшина.
— Ребята вернулись!
— Иду! Ну, отец, — подал он руку Васильичу, — пока!
— Не беспокойся, старшина. Все будет в порядке.
Бой, завязавшийся сразу после полуночи, лишь только Васильич с саперами освободили проходы, шел уже несколько часов. Все было вырвано, исковеркано, казалось, вокруг не осталось ни одного нетронутого клочка земли. Но фашисты, уверенные в неприступности своей оборонительной линии, сдаваться не думали и остервенело огрызались.
Автоматчики, которых возглавил старшина Аширов, забросав гранатами первую траншею, ворвались в нее. Здесь не было ни одного живого фашиста, но они могли спрятаться во второй. Однако и вторая траншея оказалась свободной, "Видно, — подумал Аман, — уползли в свое каменное логово".
С правого фланга атаку автоматчиков поддерживал пулемет сержанта Сабирова, не давая гитлеровцам контратаковать. Но и автоматчики больше не могли сделать ни шагу вперед: смертельным огнем их поливали доты. Стали ахать серии минных взрывов: шесть разрывов — перерыв, снова — шесть фонтанов земли, взлетавших вверх, — снова пауза. Конечно, огневой полет дело не шутейное, но больше на психику действует.
— Ну точно ишак икает, — усмехнулся
Кержач шутку не поддержал.
— Откуда бьет?
— Я приметил, что, вроде бы, из-за зарослей, что между дотами.
— Надо его кончать, Васильич, а то сомнет он нашу атаку. Я пойду!
— Куда! — схватив за рукав шинели, удержал его Васильич. — Сиди на месте.
Кержач удивленно повернулся к нему:
— Что с тобой?
— А то, Паша, что без моего приказа никуда ты не пойдешь.
— Не пойду? — ощерился Кержач. — Как бы не так! Какой ты мне командир!
— Какой-никакой, а все ж — ефрейтор я, а ты солдат. Прикажу — и будешь сидеть. Приказ политрука, Паша, — примирительно сказал Васильич.
— Вре-ешь! — не унимался Кержач. Что-то прежнее вспыхнуло в нем, то, что всегда настораживало Васильича. Казалось, Пашка идет по краю обрыва и, играя со смертью, красуется собой, поглядывает по сторонам: смотрите, мол, вот я каков!
— Не пущу! — твердо сказал Васильич в сторону дотов, из-за которых бил миномет.
Внезапно справа стих пулемет.
— Слышь, Паша?
— Да. Там Сашок и Сабиров. Пойду к ним, погляжу.
— Иди, — после недолгого молчания разрешил Васильич. — Только, смотри, не зарывайся… осторожней там.
— И что это ты, Васильич, оберегаешь меня, как девицу на выданье? — Прежняя лихость вернулась к Кержачу. — Это что, тоже приказ политрука?
— Иди уж, балабол!..
Сашок сидел и дрожал, глядя на застывавшую полоску крови у виска своего напарника.
— Живы? — услышал он голос Кержача и сжался, ожидая привычной насмешки. — Живы, спрашиваю? Чего молчишь?
Сашок метнул взгляд на Кержача.
— В-вот… — дрожащим голосом начал он. — Сабиров… такой красивый был…
— Вижу: убит! Ну, а ты чего — мертвых, что ли, не видел! Это, брат, война! Подвинься!
— Чего? — не понял тот.
— Подвинься, говорю, оттащу в сторону Сабирова. Нам позицию удерживать надо. Ребята там в атаку готовятся, а тут пулемет ваш захлебнулся. Смекаешь, что могут подумать? Да и фашисту это на руку.
Сашок уткнулся носом в земляную стопу окопа и, не сдержавшись, заплакал. Он слышал, как возился за его спиной Кержач, понимая, что тому тяжело и неловко управляться самому, но не повернул головы: не было сил!
Очнулся от хлопка по плечу.
— Пулемет исправлен?
Сашок кивнул головой.
— Давай, начинай, — необычно ласковым голосом попросил его Кержач. — Сможешь?
Сашок снова кивнул.
— Ну, дави на гашетку, а я тебе буду ленту подавать.
— Сейчас, Паша, сейчас, — засуетился парнишка.
— Не мельтеши! — услышал он привычную насмешливую интонацию, и это Сашка, как ни странно, сразу же успокоило. Он лёг к пулемету, крикнул Кержачу: "Подавай!"
Дрожь пулемета успокоила его окончательно.