Совместимая несовместимость
Шрифт:
— И вот тогда будет легенда! — продолжала говорить Варвара.
Вернее, не говорить, а кричать — ветер быстро уносил ее слова и прятал их в одному ему известные тайники. Сколько таких вот, почти силой вырванных и украденных обрывков разговоров собрано им за всю историю человечества и в какие фантастические фразы и истории складываются там они, никогда не достигшие чьего-либо слуха?
Она продолжала что-то говорить, а ветер, мощными порывами, от которых качалась ее тоненькая фигурка, продолжал уносить ее голос. Последнюю фразу они все же услышали,
— И люди назовут ее «Беседка прекрасной Варвары»!
В тот же момент «прекрасная Варвара» пронзительно закричала, так как Мишка резко схватил ее за ноги, а Иван за талию. Конечно же, она потеряла равновесие, но с их помощью не в сторону моря.
В немыслимо неуклюжих позах все трое повалились на жесткий земляной пол. С минуту они лежали молча, приходя в себя.
Потом, когда уже поднимались, чертыхаясь, охая и постанывая, растирая ушибленные места и отряхивая одежду, Мишка больно, по-хозяйски схватил ее за подбородок и, сверкая глазами, процедил сквозь зубы:
— Нет, дорогая, все будет не так — я сброшу тебя отсюда сам, и люди назовут ее «Беседка Варвары и Михаила»!
— Прекрасной Варвары — спокойно поправила она.
Под ее взглядом он опустил глаза. Напряженные пальцы разжались. Она небрежным жестом отстранила от лица его руку. Ивану снова на мгновение стало его жаль.
Он сказал:
— Ну, тогда мне придется скинуть вслед за ней и тебя, Мишаня. После чего я, конечно же, не смогу спокойно жить и последую за вами. И вот тогда люди будут называть ее «Беседка Ивана, Михаила и прекрасной Варвары»!
Последние слова они вместе проорали хриплым торжественным хором.
И хоть ему и сейчас еще становится дурно при воспоминании об этой прогулке, благодаря ей они вернулись на время в состояние того сладкого, полунаркотического веселья, в котором прошла большая часть из последних пятнадцати дней и которое они неосознанно старались сохранить, не желая понимать того, что когда-то, и очень скоро, этому должен прийти конец.
— Да здравствуют идиоты! — воскликнул Иван, когда вышел на дорогу и заметил вдалеке маленькую, отважную «божью коровку» фуникулера, медленно скользящую вверх, прямо к чернеющим над горой облакам.
— Это какие? — спросила Варвара.
— А все! Те, которые разрешают работать канатной дороге в такую погоду, и те, кто на ней собирается кататься, — ответил он.
ГЛАВА 28
В тот вечер они допоздна засиделись на балконе, изо всех сил пытаясь сохранить как можно дольше ощущение какого-то по-детски беспечного счастья. Каждый из них безотчетно понимал — это в последний раз.
Они поздно легли и назавтра выбрались из дома лишь в полдень.
Этот день снова был пасмурным, а без солнца все стало по-другому: дома, заборы, деревья, сточные канавы, каменная кладка стен приняли, наконец, свои четкие очертания. Не позолоченные солнцем
Но в то же время, именно благодаря отсутствию солнца, естественнее и ярче проступала успокаивающая гармония всего этого вместе. Красота была в соединении несоединимого — древняя массивная тяжесть чугунных решеток на балконах старинных зданий и несерьезная легкость пластиковых столов и стульев в маленьких кафешках под ними.
...И тем глубже и благороднее под приглушенным, жемчужно-желтым светом облаков, закрывших небо, становились оттенки бронзы и меди на еще по-летнему пыльных кронах магнолий.
Они шли молча, разочарованные и одновременно очарованные этой переменой.
Они шли на городской пляж.
Как все городские пляжи, в разгар сезона он напоминал, вероятно, кишащий суетливыми обитателями муравейник; сейчас же был совершенно безлюдным, идеально пустынным — подходящая декорация к фантастическому фильму на тему «Земля после глобальной катастрофы»...
Километры крупной гальки в редких пятнах засохших водорослей, море и небо над ним заставляли понять до сих пор не оцененную красоту серого цвета, все оттенки которого были представлены здесь в наилучших своих сочетаниях.
Иван был недавно на островах — купил себе, воплотив очередную детскую мечту, довольно дорогую поездку с первого же крупного гонорара. Но там был океан — огромный, ярко-голубой океан, белый песок, желтое солнце, изумрудная зелень, все мыслимые и немыслимые цвета в одежде местных жителей и туристов... Здесь же было другое... Черное море, воспетое в любимых Варькой легендах, — родное, живое, нежное и красивое, как она. Может, с того дня она и стала для него неотделима от моря.
Ведь когда он смотрел на нее, идущую рядом, то ясно видел, что волосы ее были цвета моря, когда оно в сумерках становится то серебряным, то белым... Ее глаза были цвета моря, когда перед штормом, перед тем, как почернеть, разбушевавшись, оно становится таким подозрительно-тихим, в молочно-голубых и неуловимо-салатовых разводах... Он мог бы еще добавить, что губы ее были цвета моря, когда закатное солнце густо красит его горизонт оранжево-розовым перламутром...
Воздух был удивительно свежим и жестким. С моря накатывал густой, устойчивый аромат.
...Когда-то ему очень долго было непонятно определение счастья как покоя. Ему казалось, это насмешка или недоразумение. Ну не могли же классики быть настолько тупыми, чтобы не понимать, что пресловутый «покой» — это прямой антипод счастья?!
«Они смеются над нами, несмышленышами, — думал он, — сами живут в кипении разнообразных страстей, а нам предлагают вместо счастья покой? Какая наглая ложь!»