Современная американская повесть (сборник)
Шрифт:
— Заблудилась? — спросил он шепотом, который слился с тишиной ночи.
— Нет, просто на звезды смотрю. Я живу вон в том доме… в доме Холбруков. Меня зовут Мэйзи Холбрук.
Он подошел и прилег рядом с ней, так тихо, что во мгле казалось, его и нет тут вовсе. Он тоже смотрел вверх, и у Мэйзи потеплело на душе, ей захотелось поговорить.
— Звезды, — начала она. — А что это такое? Я слышала, осколочки луны. Но больше похоже, это лампочки горят в домах, там, на небе, или цветы, которые только ночью растут. Хотелось бы мне их понюхать, эти цветы.
Он приподнялся на локте и с любопытством на нее посмотрел. Потом ответил:
— Звезды — это солнца. Вроде нашего. Но они от нас
— Вы про все это знаете? Ну а что такое солнце? Огонь?
— Целые мили огня, солнце во много раз больше земли. Но не только огонь.
— Огонь, вот как… Теперь я и сама понимаю, что звезды — это огонь, они ведь пляшут, будто огненные язычки.
Он засмеялся. Потом рассказал ей, отчего кажется, что звезды пляшут, и сколько звездам лет, и как они живут и умирают, рассказал он ей и о людях, которые жили в давние времена, их называли греками, и о том, как в расположении звезд они угадывали образы того, что существует внизу, на земле, и дали звездам имена. Его слова туманной дымкой уплывали в ночь и исчезали, и Мэйзи слушала вполслуха, уловила лишь, что от них веет чем-то огромным, вечным, тем, что существовало до нее и останется после нее, и ощущение это вошло в нее огромной болью, тоскливым беспокойством.
В жаркие летние ночи, когда невозможно было заснуть в душной комнатушке, где рядом с ней ворочались потные тела, она тихонько удирала в поле и в новом приступе горькой печали представляла себе, как на таком же точно поле лежат люди, древний-предревний народ, подбирает имена и образы, всматриваясь в глубину небес, где кружатся огненные смерчи, громадные, вечные, и шипят лохматые кометы.
Однажды, прибежав домой, потому что горячая пыль очень больно обжигала ноги, она опять увидела старика Колдуэла. Он держал на коленях Бена и смотрел, как Анна консервирует помидоры. Он говорил:
— Теперь там распоряжаются хищники. Совершенно несущественно, республиканцы они или демократы — за веревочки тянет одна и та же рука.
Мэйзи хотела было спросить, что это значит, но тут Анна проговорила, наклонив над кипящим котелком голову:
— Баран-вожак уверенно ведет за собой стадо, но кто указал путь, по которому оно движется? Тот, кто приказывает барану-вожаку.
— Вот именно… Когда я приехал сюда, еще был какой-то смысл попытать счастья. Бороться приходилось лишь с природой, с саранчой, с засухой, с поздними заморозками. Человек мог и победить. Других врагов у него не было. Но теперь все это пустяки. Теперь главное — закладные, налоги, и без новейших машин не обойдешься, а то отстанешь от других, и все время тревога — хорошую ли нынче дадут Цену.
Анна перестала мешать в котелке, выпрямилась, и они увидели ее лицо, напряженное, все в капельках, то ли от пара, то ли от пота.
— Вам в колледже объяснили, почему все это так?
— В колледже… — Он поперхнулся этими словами, и лицо его застыло, как маска. — Мое образование началось после того, как я окончил колледж. — Тут он увидел Мэйзи. — Привет тебе, моя собеседница и созерцательница звезд. Миссис Холбрук, у детей поразительно пытливый ум. А что потом с ними жизнь делает…
Пришла осень. С шорохом падают на дорожки разноцветные листья. Поля сверкают золотой парчой пшеницы. С утра до вечера стучит молотилка и с пастбища доносится басовитое мычание коров. Полнолуние; вечерами ребятишки поют, играют в прятки, зарываясь в стога сена, слушают, как хлопаются о землю спелые яблоки.
Начались школьные занятия. Мэйзи и Уилл впервые в жизни отправились в школу. На площадке для игр было полным-полно детей и очень им обоим понравилось, зато учительница,
Лицо Анны сияло радостью.
— Ну, чему вас научили сегодня?
И Мэйзи пыталась ей все рассказать.
— Видишь, Джим, — говорила она, протягивая рекламный проспект какой-то фирмы Мэйзи или Уиллу и слушая, как они, запинаясь, пробираются по строчкам. — Видишь? Читают. Из этих ребятишек выйдет толк.
В первый раз в жизни Мэйзи со всей остротой ощутила, что ботинки у нее изношенные, платье сшито из лоскутов, а пальто — из стеганого одеяла. Когда она обмолачивала колоски, ей казалось, в руках у нее мягкий шелк; когда зарывалась в сено, воображала, что каким-то неведомым образом соткет из него дивной красоты наряд. Но шелковые кисти вяли, становились коричневыми, от них скверно пахло, и ей ничего не оставалось, кроме как выбросить их вон. Временами, когда переполнявшая ее сердце печаль делалась невыносимой, она сажала перед собой Уилла, Бена и маленького Джима и принималась читать им наизусть стихи, которым ее научил старик Колдуэл. Не посмеиваясь, как делал он, а таинственным низким голосом:
Ах, если б я был лам ти-тумом В хихиковой фиговой роще! Сыграл бы я всем ни-бум-бумам Тирлямчик из тех, что попроще.Здесь голос ее достигал трагических глубин.
А если… в бою лам-ти-тумовом вдруг Тирлямка моя оборвется, Пусть холмик зеленый мне даст убаюк, И каждый тирляндыш смеется. [3]Она читала вслух стихи, и уходила грусть; мир осени вновь становился золотым и сипим.
3
Перевод С. Таска.
Как-то под вечер, когда гулко и тревожно разносились в воздухе крики птиц и над прерией густела необъятная золотая пелена заката, Мэйзи выскочила из дымной кухни и побежала по проселку. У нее была причина убежать. Манил осенний пряный воздух. Но, кроме того, у них на кухне творилось что-то неладное: гневно хмурился отец, взгляд матери застилала печаль. Мама меня побьет за то, что я убежала и не вымыла посуду, подумала она, но голод и страх побуждали ее бежать все дальше.
Огромная звезда светилась в самой сердцевине заката, будто в застывшем пламени горел неподвижный огонь свечи. Отблеск ее падал на лицо Мэйзи. Звезда клонилась ниже, ниже, и Мэйзи, чтобы ее не упустить, побежала по полю; ее босые ноги колола стерня, но она видела только, что небо тускнеет, звезда спускается все ниже к горизонту, уходит в ночь и что-то исчезает вместе с ней. Потом она скрылась, осталась лишь высокая, черная темнота.