Современная американская повесть
Шрифт:
Язык женщины облизывает пересохшие губы. Она снова говорит:
— Сеньора?
На вид она гораздо моложе своих лет. Просто девочка. Она делает несколько шагов, попадает под другое освещение, и Шерон узнает ее.
Шерон прислоняется к дверному косяку, вдруг испугавшись, как бы ей не упасть.
— Миссис Роджерс?
Глаза у женщины сразу сузились, уголки губ поджимаются.
— Нет, сеньора, вы ошиблись. Я — Санчес.
Они смотрят друг на друга. Шерон по-прежнему не отрывается от дверного
Женщина подается к двери — видимо, с тем, чтобы затворить ее. Но отталкивать Шерон ей не хочется. Не хочется касаться ее. Она делает шаг вперед, останавливается, не сводя глаз с Шерон, трогает распятие на шее. Шерон не может уловить, что написано на лице у этой женщины. На нем такая же озабоченность, как и на лице Хайме. На нем и ужас, и скрытое под ужасом сочувствие.
Все еще не зная, можно ли ей хотя бы шевельнуться, Шерон все-таки чувствует: можно ли, нельзя ли, но лучше всего не менять своей позы у приоткрытой двери. Это дает ей какое-то преимущество.
— Прошу прощения, сеньора, но мне некогда. Я не знаю никакой миссис Роджерс. Может, вон в тех домах?.. — Она слабо улыбается и переводит взгляд на открытое окно. — Но у нас здесь столько народу! Вам долго придется искать.
Она хмуро смотрит на Шерон. Шерон выпрямляется, и вот они смотрят друг другу в глаза — теперь каждая прикована к другой взглядом.
— У меня есть ваша фотография, — говорит Шерон.
Женщина молчит и старается показать, что ей смешно это слышать.
Шерон достает фотографию из сумки и держит ее в поднятой руке. Женщина идет к двери. Когда она подходит уже близко, Шерон отталкивает ее и входит в комнату.
— Сеньора!.. Я же сказала вам, что мне некогда. — Она оглядывает Шерон с головы до ног. — Я не североамериканская леди.
— Я тоже не леди. Я миссис Риверс.
— А я миссис Санчес. Что вам от меня нужно? Я вас не знаю.
— Я знаю, что вы меня не знаете. Может, даже никогда обо мне не слышали.
Что-то меняется в лице женщины, она поджимает губы, нащупывает в кармане халата сигареты, вызывающе пускает дым Шерон в лицо. И все же: «Хотите закурить, сеньора?» — и протягивает ей пачку.
В глазах женщины мольба, Шерон дрожащей рукой берет сигарету, женщина дает ей прикурить. И кладет пачку обратно в карман.
— Я знаю, что вы меня не знаете. Но вам, должно быть, говорили обо мне.
Женщина бросает быстрый взгляд на фотографию в руке Шерон, смотрит на Шерон и молчит.
— Вчера вечером я виделась с Пьетро.
— Ах! Значит, это он дал вам мою фотографию?
Ей хотелось, чтобы эти слова прозвучали насмешливо, но не получилось. И все-таки ее вызывающий взгляд словно говорит; на свете столько всяких Пьетро!
— Нет. Мне дал ее адвокат Алонсо Ханта — того Ханта, которого вы обвиняете в изнасиловании.
— Не понимаю, о чем вы говорите!
— А
— Слушайте! Я против вас ничего не имею. Но, будьте добры, уйдите отсюда.
Она дрожит, того и гляди расплачется. Стискивает свои смуглые руки, прижимает их к груди, будто удерживаясь, чтобы не дотронуться до Шерон.
— Я хочу выручить человека из тюрьмы и за этим приехала сюда. Этот человек — будущий муж моей дочери. И он вас не насиловал.
Она вынимает из сумки фотографию, где я и Фонни.
— Вот посмотрите.
Женщина снова отворачивается от нее, садится на незастеленную кровать и смотрит в окно.
Шерон подходит к ней.
— Ну поглядите! Прошу вас! Эта девушка — моя дочь. Рядом с ней Алонсо Хант. Это он вас насиловал?
Женщина не желает смотреть ни на фотографию, ни на Шерон.
— Это он изнасиловал вас?
— Одно только могу сказать вам, леди, вас никто никогда не насиловал.
Она бросает мгновенный взгляд сначала на фотографию, потом на Шерон.
— Да, похож. Только тот не смеялся.
Проходит минута, и Шерон говорит:
— Можно я сяду?
Женщина молчит и только вздыхает и складывает руки на коленях. Шерон садится на кровать рядом с ней.
В доме звучат тысячи две радиоприемников, и все они передают одно: Б. Б. Кинга. Шерон не может сказать точно, что именно он поет, но она узнает ритм песни. Громче, настойчивее, жалобнее эта песня еще никогда не звучала. Не звучала так решительно, с такой угрозой. Ее ритм рождает отклик в человеческих голосах, его подхватывает море, то море, что блещет и блещет за пределом мусорных куч фавеллы.
Шерон сидит и слушает, слушает музыку, как никогда еще не слушала. Лицо женщины повернуто к окну. Шерон думает: что она там слышит, что она видит? Может, ей ничего и не видно и не слышно? Сидит, и в лице — упрямая, неподвижная беспомощность, худые руки безвольно брошены между колен, точно ей не раз уже случалось попадать в капканы.
Шерон смотрит на худую спину этой женщины, ее курчавые в темные у корней волосы начинают подсыхать. Ритм песни становится все напряженнее, слушать это почти невыносимо, ритм звучит в голове у Шерон, она чувствует, что вот-вот лишится рассудка.
Шерон того и гляди заплачет, сама не зная почему. Она встает с кровати и идет на звуки этой музыки. Смотрит на детей, переводит взгляд на море. Вон там подальше арка вроде той, что привела ее сюда. Она отворачивается от окна и смотрит на женщину. Та сидит, уставившись себе под ноги.
— Вы здесь и родились? — спрашивает ее Шерон.
— Слушайте, леди! Прежде чем вы еще чего-нибудь наговорите, позвольте мне сказать вам, что вы ничего от меня не добьетесь. Я здесь не одна, я не беспомощная, имейте в виду, у меня есть друзья!