Современная американская повесть
Шрифт:
Аннамэй, увидев Мэйзи, выбегает ей навстречу.
— Что сегодня будем делать? — вяло спрашивает Мэйзи.
— Пошли на свалку! Вчера много чего привезли. Может, встретим по дороге грузовик или фургон со льдом.
Грузовиков не видно; улицы зияют пустотой, как во сне. А на свалке вообще-то ничего нового. Пахнет канализацией, пахнет помойкой, пахнет всякой гадостью, только на самом краю обрыва ничем не пахнет. Роясь в мусоре, Мэйзи обнаружила изорванный журнал с непонятными словами — на иностранном языке — и с яркими картинками: всевозможные цвета, рисунки, узоры. «Вот
Мэйзи изорвала на множество клочков и девочку, и шрамоподобные линии, наделала из них крохотных бумажных змеев, но не смогла их запустить — не хватило дыхания; она растянулась на животе на самом краю обрыва и потихоньку бросала их вниз. От реки не веяло прохладой. Проносились раскаленные грузовики и поезда, и река неслась, хотя, скованная грязной пленкой испарений, она казалась ленивой, недвижимой.
Моя мама мне не разрешает гулять на берегу, — сообщила она Аннамэй. — А твоя разрешает? Мама говорит, там плохие люди ходят, они обижают девочек.
Мэйзи нащупала среди мусора нечто оказавшееся шарообразной ручкой от двери и швырнула ее как можно дальше, так, чтобы уже не достать. Ручка канула в открытую платформу неторопливого товарного поезда. Кати прямо в Калифорнию, подумала она.
На дороге показался Уилл, с ним рядом шел Копченый.
— Ты куда? — окликнула она и принялась взбираться вверх по склону, но оттого, что лезла слишком быстро, у нее застучало в висках и голова еще сильнее закружилась.
— Никуда.
— Тогда и я с тобой.
— Нет уж. Нам не нужны трепливые девчонки.
— А я пойду.
— Нет, не пойдешь. Копченый, побежали, побежали! — Уилл схватил пригоршню камешков и грязи и швырнул в нее.
Она гналась за ними целый квартал, потом упала, ободрала коленку, а тем временем мальчики скрылись. Ушибленная нога зудела и ныла, словно от укуса москита. Мэйзи снова расчесала ее до крови, пососала кровь из ранки на руке чуть повыше локтя, потому что ей хотелось пить, ужасно хотелось пить.
У солнца будто появился огромный язык, оно вылизывало этим языком ей спину, и голова у нее болела все сильней, сильней, и линии разбегались во все стороны. Все вокруг блестело, как стекло, и будто было подернуто рябью.
Джинелла уже устроилась у себя в шатре. Мэйзи остановилась перед блестящей портьерой. Кэти и Чар обмахивали ее веерами; Джинелла была царица Тат или Назимова, она лежала на ковре и курила воображаемую сигарету.
— А… лупоглазая, — томно проговорила она, увидев Мэйзи. — Сгинь и рассыпься. Нам не нужны тут мисс Уродки… Хотя, может, у тебя есть лед?
Накануне, когда Мэйзи сидела возле дома, держа Бена на коленях, Джинелла прошла мимо. «Рыбья Морда, — проговорила она холодно и зло, обращаясь к мальчику. — Ты чего разинул рот, Рыбья Морда?»
Мисс
Аннамэй все еще рылась в мусорной куче. Рядом с ней стояла Элли, она ела большой персик.
— Мне его бабушка дала, чтобы я перестала шуметь. Она болеет, может быть, умрет. — Протянула персик Мэйзи: — На, откуси.
— А у меня братишка тоже сильно заболел, — сказала Мэйзи. Ей хотелось с важностью добавить: он тоже может умереть. (Это я понарошку, Бенджи!) — Пошли поищем где-нибудь фургон со льдом.
— Нет, сегодня везет на находки, — возразила Аннамэй. У нее горели щеки. — Видала? — Она подняла вверх крохотное круглое зеркало.
— Это мое, — солгала Мэйзи, сразу вспомнив о Джинелле. — Я положила его сюда, а ты взяла. Отдай.
— Врешь ты, вовсе не твое. Я его вынула из пудреницы, да, Элли? Оно было все в плесени, зеленое, бр-р, а я его отчистила.
— Дай сюда! — Мэйзи рванулась к ее руке. — Ладно, не отдавай. Я все равно не буду играть.
К ним приближалась Эрина. Колыхаясь в волнах зноя, она брела по свалке и забавно дергалась всем телом, такая тощая, что все кости шишками торчат, и болтающаяся рука-обрубок тоже кончается шишечкой. Она подходит ближе, идет прямо к ним. Серый язык высовывается изо рта, слюна течет по подбородку.
— Подайте монетку, — говорит она. — Девочки, маленькие девочки, есть у вас монетки? На мороженое. Ой, как больно. Подайте монетку.
— У меня ничего нет, — неуверенно отвечает Мэйзи и пятится к Элли и Аннамэй, которые безмолвно трясут головами в знак того, что и у них ничего нет; как завороженные, они не в силах отвести глаз от кровоточащих болячек на ногах Эрины и от увечной руки.
— На что это вы уставились? — Эрина свирепо надвигается на них, девочки же продолжают отступать. — Тьфу, — злобно плюется старуха.
Элли протягивает ей недоеденный персик. Пятиться больше некуда, они на самом краешке обрыва.
— Я пойду домой и попрошу монетку, — говорит Аннамэй.
— И я, — говорит Элли.
— Папа в получку покупает всем лам эскимо, — тихим голосом говорит Мэйзи. — Я отдам тебе свое, Эрина.
— Нет, сейчас, — говорит Эрина. — Я огнем горю. Бог смотрит на нас. Это все он, его испепеляющее око.
Она сбросит меня с обрыва, думает Мэйзи. Удирать нужно; быстро, как Аннамэй, как Элли. Но она не может шевельнуться, как в страшном сне. Расходящиеся во все стороны линии бешено вертятся перед глазами.
— Дьявол поджаривает нас сегодня; дьявол как в пекле припекает нас. За грехи наши. — Эрина дышит Мэйзи прямо в лицо; из глаз ее сочится гной, застрял на ресницах; в волосах — колючки, а может быть, вши. «Уходи, Эрина. Сейчас так жарко. Все вокруг колышется, как на волнах, колышешься и ты. Сегодня ночью я была твоим телом, была тобой. Уходи!»
— Может быть, мне мама даст монетку.
— Жжет нутро, — говорит Эрина, плача и пуская слюни. — Подержи меня, тогда не будет болеть. — Она обхватила рукой Мэйзи, и та затряслась как в лихорадке. — Я уродливая, — принялась рыдать Эрина. — Господь создал меня такой. — Присела, скорчилась у ног Мэйзи.