Современная филиппинская новелла (60-70 годы)

Коллектив авторов

— Ладно, поговорим о чем-нибудь более приятном, — предложил Фил с вымученной улыбкой. — Посоветуй, с чего начать разговор, как познакомиться с этими ребятами.

План у него был таков: представившись артистам, он пригласит их осматривать достопримечательности. Машину он приготовил — помыл с мылом пепельницы, вымел мусор, выбросил старые коврики и постлал новые, пластиковые. Вымок весь, пока поливал из шланга кузов. Работая, напевал себе под нос, понемногу восстанавливал в памяти мотивы филиппинских песен. Может, под эту музыку артисты споют и потанцуют. А он будет подпевать, вставляя отдельные слова и фразы. Всех-то слов он уже не помнит, их вытеснили

из памяти слова популярных песенок, заученных в Америке.

Тони молчал.

— Черт возьми, — продолжал Фил, — будь у меня твоя внешность, даже при всех этих белых пятнах, я бы не постеснялся к ним подойти. А с моим-то рылом…

— Внешность человека играет большую роль, — согласился Тони. — Визитная карточка. По ней видно, что ты — филиппинец. Крестьянин.

— Зачем обманывать себя, друг? Не в том дело, что я филиппинец. Физиономия у меня безобразная. Старческая.

Время — враг Фила. Когда-то ему твердили: «молод еще, молод», а потом вдруг стали говорить «стар» и «поздно». А в промежутке что было? Усталость, сумрак. Нет смысла глядеться в зеркало, если и так видишь, что постарел, постарел как-то сразу, стал никому не нужен, и если сознаешь, что уже миновало время, когда прекрасные мечты о будущем скрашивали твое безрадостное настоящее. Лица всех, кого ты знал, слились в твоей памяти с лицами менее знакомыми, чужими.

Когда Фил служил санитаром в больнице Кук-каунти, он ежедневно соприкасался с грязью и кровью. Домой возвращался весь пропахший медицинским мылом и дезинфицирующими средствами. На работе он имел дело как с эмбрионами, похожими на ящерицу, так и с младенцами, застывшими в зародышевом положении, скрюченными от холода и страха. Во сне ему временами виделись и более взрослые особи на разных стадиях развития, но он так и не обнаружил ту многолетнюю временную дистанцию, которая разделяет слишком молодого человека и слишком старого.

— А еще по этой карточке видно, что ты простофиля, — продолжал Тони. — Ну зачем тебе понадобилось их приглашать? В нашу квартиру? Не стыдно разве тебе за эту дыру?

Десять лет они прожили безвыездно в доме на Уэст-Шеридан-роуд, и за все это время он ни разу не ремонтировался, словно квартиры, расположенные здесь, поспорили между собой, которая из них продержится в таком запущенном состоянии дольше всех.

Спальню Тони занимал сам, а Филу предоставил возможность спать в гостиной на раскладушке. Их ковер был так истерт и впитал такое количество пыли, что навсегда утратил свой первоначальный цвет и рисунок, напоминая мираж, представляющий лишь отдаленное сходство с некогда прекрасным оригиналом. Да и все в этой квартире, включая филиппинские газеты и журналы десятилетней давности, было старое. Совершенно голые стены украшало только распятие, но и оно падало на пол всякий раз, когда кто-нибудь нечаянно хлопал дверью.

Их кухня напоминала чулан, заваленный откупоренными бутылками и распылителями со всевозможными дезодораторами. По утрам Фил, встав с постели, первым делом начинал опрыскивать помещение, чтобы убить гнилостный запах, накопившийся за ночь.

Вдоль кухонной стены тянулись полки с надписями на гнездах «соль», «хлеб» и прочее. Перед некоторыми из них стояли колышки, показывающие, какой из продуктов подошел к концу. Эти колышки постоянно перемещались в зависимости от того, что следовало купить. Не менял положения лишь один колышек под бумажкой с надписью «Лигайя», наклеенной Тони поверх этикетки «крахмал», который они никогда не употребляли. Лигайя — это девичье

имя, означавшее, кроме того, счастье. То, что этот колышек постоянно торчал под надписью «Лигайя», имело двоякий смысл. Тони и Фил считали это остроумным и забавным.

Фил стряпал лучше Тони, и это был его козырь.

— Знаю, что у нас не дворец, — сказал он. — Ну, и что? Зато они отведают отменного адобо и лучшего куриного мяса с начинкой. — Фил причмокнул губами.

— Дурень ты, дурень, — сердито пробурчал Тони. — Самый что ни на есть тронутый. Чего ради ты будешь тратиться? Всю жизнь жил на гроши, да и теперь жалованье твое не ахти какое, а еще потратишься на этих юнцов, которые тебя не знают и даже открытки потом не пришлют.

— Не в открытках дело, — сказал Фил. — На что они мне? Главное, приятно им будет, понял? И потом — знаешь что? Их голоса, песни, их смех на моем «звуковом зеркале» сохранятся.

Услышав себя впервые в магнитной записи, Фил не поверил, что это — его голос, но, когда сомнения рассеялись, эта штука представилась ему истинным чудом. Он приобрел портативный магнитофон, доставивший ему и Тони много приятных минут. Они записывали песни, передаваемые по радио, а потом слушали их; записывали также собственные разговоры на английском или на родном языке. Фил явно превосходил Тони красноречием. Слог у него был цветистый, прочувственный, поэтический.

Магнитофону было уже несколько лет, но он выглядел как новый. Пленок накопилось много, и каждую Фил снабдил аккуратной наклейкой. Песни записывались в исполнении на английском языке, а речи — по большей части на родном.

Потихоньку от Тони Фил экспериментировал, запечатлевая на пленке различные звуки: скрип кровати, хлопанье двери, звуки падающих капель дождя и мокрого снега, шаги в коридоре и по истертому ковру. Все эти шумы он потом прослушивал, стараясь восстановить в памяти события и обстоятельства того дня или вечера, когда данная запись производилась. Возможно ли это? Ему начинало казаться, что возможно. Он учился связывать каждый из звуков с определенным настроением или фактом. Временами его одолевало странное желание найти способ записывать тишину, потому что именно тишина представлялась ему богатейшим источником звуков — таких, например, как звук падающего снега. И теперь, стоя рядом с Тони у окна, он смотрел на снежные вихри и думал: на что еще он может рассчитывать, если даже память подводит? Память, как и время, есть враг, изменница.

— Как только они примут приглашение, я позвоню тебе, — сказал Фил и поспешно добавил: — Нет, нет, тебе ничего не надо делать, я лишь хочу, чтобы ты знал заранее и никуда из дому не уходил.

— А я как раз ухожу, — возразил Тони, — и неизвестно, когда вернусь. Стало быть, сегодня ты не на дежурстве. Отпуск взял?

— На два дня. Пока не уедут артисты.

— Все-таки не понимаю я тебя, — сказал Тони. — Ну, да ладно, желаю удачи.

— А на концерт ты разве не пойдешь сегодня? — спросил Фил. — Билет я тебе купил хороший, место прямо перед сценой.

— Знаю. Только не уверен, что смогу пойти.

— Что? Не уверен? — Фил удивленно уставился на друга. Отказываться от такой редкой возможности! Нет, с Тони творится что-то неладное.

— Мне бы хотелось пойти, да болен я, Фил. Поверь, я плохо себя чувствую. Сегодня мой доктор все выяснит. И скажет мне.

— Что он тебе скажет?

— Почем я знаю?

— Я хотел спросить, что он выяснит?

— Насчет рака, — ответил Тони и, не сказав больше ни слова, ушел в свою комнату.