Современная проза Сингапура

Средства массовой информации делают свое дело: если для героя рассказа Карела Чапека «Поэт» «дальний Сингапур» был своего рода Зурбаганом, сказочной гаванью на краю света, то для нас это вполне реальный город-государство в Юго-Восточной Азии. Более того, сегодня внимательные читатели газет и любители телепрограммы «Время» легко заметят неточность, обусловившую одну из причудливых ассоциаций чапековского героя: в «Львином городе» живут не столько малайцы, сколько китайцы, составляющие свыше трех четвертей местного населения. Но вот с чего бы это гражданам Сингапура писать повести и рассказы на английском языке, словно у них никогда не было собственных литературных традиций, — это может растолковать далеко не каждый. Тут-то и наступает звездный час Знающего Человека. «Мне совершенно точно известно, — говорит он, — что…»

Можно с уверенностью сказать:

предки нынешних сингапурцев ехали сюда не затем, чтобы заниматься литературой. Когда один из создателей Британской империи Т. С. Рэфлс основал в 1819 г. новый свободный порт на малонаселенном острове у южной оконечности Малаккского полуострова, туда во множестве устремился торговый люд с разных концов Азии. Открывая изданный в 1836 г. в Санкт-Петербурге перевод «Путешествия вокруг света» Ж. С. С. Дюмон-Дюрвиля, мы узнаем, однако, что «между народами различного происхождения господствуют в Сингапуре преимущественно два, по числу их: китайцы и малайцы». По мере развития города, не без оснований названного русским писателем «один из всемирных рынков, куда… стекается все, что нужно и не нужно, что полезно и вредно человеку» [1] , китайцы, среди которых все больше становилось законтрактованных кули, по численности своей оставили далеко позади старожилов-малайцев, равно как и приезжих из Индии и других стран Востока. Основатель Батумского ботанического сада А. Н. Краснов, посетивший Сингапур в 1892 г., замечает: «Если бы меня спросили, кому принадлежит Сингапур — англичанам или китайцам, — я бы затруднился ответить на этот вопрос. Во всяком случае, на улицах на одного англичанина вы найдете здесь триста китайцев и один десяток малайцев. Весь город принял облик китайского города».

Большинство местных жителей, разноязычных выходцев из южных провинций Китая, были, впрочем, отходниками, не собиравшимися пускать корней на новом месте. По наблюдению того же Гончарова, в Сингапуре «на всем лежит печать случайности и необходимости, вынужденной обстоятельствами», а в здешней толпе «нет самой живой ее половины, ее цвета, роскоши — женщин». На рубеже веков китайская реэмиграция из Британской Малайи и ее главного Города (где находили применение своим силам одновременно около миллиона китайцев) составляла ни много ни мало 75–85 %. И хотя иммигранты неизбежно заносили с собой в Сингапур элементы присущей им культуры, город для них долгое время оставался всего лишь становищем, где что есть силы «зашибают деньгу» и не тратят времени на нужные согласно Александру Блоку, одним лишь сочинителям

…рифмованные и нерифмованные Речи о земле и о небе.

В XX веке картина меняется. Все больше иммигрантов оседают в Сингапуре, вчерашние купцы, подчиняясь диктату времени, преображаются в заправских капиталистов, кули становятся пролетариями, нарождается, наконец, и местная интеллигенция. Переведенный в Малайю из революционной России Брюс Локкарт описывает «целую армию» сингапурцев, «обрядившихся в белые тиковые пиджаки и брюки — прежние атрибуты европейцев — и спешащих на своих велосипедах в ведомства, школы, больницы и прочие учреждения, где находят работу представители среднего класса». Нетрудно догадаться, что эти «образованные азиаты», среди которых Локкарт наметанным глазом усматривает будущих коммунистических агитаторов, в основном были китайцами.

Правда, далеко не все молодые китайцы, отказавшиеся от навязанных их предкам кос и традиционной одежды, получили образование по британским образцам, как это представлялось Локкарту. Многие из них окончили китайские школы которые размножились при содействии китайских революционеров, находившихся в сингапурской эмиграции (несколько лет провел здесь и Сунь Ятсен, в 1911 г. провозглашенный первым временным президентом Китайской республики). В этих школах юнцов, с детства говоривших на фу-цзяньском, кантонском и некоторых других диалектах, обучали общекитайскому («мандаринскому») литературному языку. Ученики китайских школ становились читателями появляющихся здесь местных китайскоязычных газет (с их литературными приложениями) и литературных журналов. Опираясь на новую образованную прослойку, в Сингапуре развивается в 20–30-х годах своеобразная «южноморская» (наньянская) литература, которая находит спрос и в других городах Малайи [2] .

Особый же спрос был в колониальном Сингапуре на выпускников англизированных учебных заведений — от простых миссионерских школ до медицинского и педагогического колледжей, где преподавание велось на чистейшем английском. Молодые китайцы английской выучки отнюдь не склонны были смотреть в рот своим учителям (вспомним в связи с этим хотя бы Ван Цисена из «Записки» Сомерсета Моэма, недавно экранизированной у нас Кирой Муратовой), однако в культурном отношении они были близки скорее к местным евразийцам или индийцам-христианам, нежели к своим сородичам, получившим китайское образование. Сравнительно немногочисленные англоязычные сингапурцы ограничивались в 30-х годах чтением местной «Стрейтс таймс», специальной и лишь изредка — развлекательной литературы на английском. К литературной деятельности на языке Шекспира, Йитса и Дилана Томаса суждено было обратиться их детям и преемникам лишь после второй мировой войны.

Далеко не все уже помнят те времена, когда Британская Малайя приковывала к себе внимание всего мира. В конце 40-х — начале 50-х годов здесь шла жестокая борьба: возглавляемые преимущественно китайской по своему составу компартией Малайи и состоявшие также в основном из китайцев партизаны самоотверженно старались очистить малайскую землю от британских оккупантов и сплотить под своим красным флагом народы Малайи. В это же самое время группа увлеченных литературой молодых сингапурцев приступила к решению другой задачи — созданию литературного языка, призванного послужить мирному объединению этих народов. Основой этого языка должен был стать английский.

Честь и слава идеям, с неправдоподобной, волшебной легкостью самозарождающимся в питательном университетском бульоне! Призванные навеки запечатлеться в памяти человечества или обреченные на немедленное забвение, они чаще всего бывают продиктованы лучшими порывами человеческой души. Именно так и родилась среди студентов Сингапурского университета идея ингмалчина — англо-малайско-китайского поэтического языка, в котором богатейший потенциал местной, «тропической» образности должен был реализоваться с помощью выразительных средств всех трех «составных» языков.

Уже в конце 50-х годов один из поборников ингмалчина, ныне крупный историк Ван Гунву напишет, что английский язык был положен в основу ингмалчина просто потому, что он оказался под рукой, в то время как Вану и его товарищам не терпелось создать поэзию, в которой нашла бы выражение сама Малайя с ее образами и чувствами. Иными словами, молодые поэты попросту не владели никаким другим литературным языком, кроме английского. Но, принявшись за свои первые литературные опыты, они осознали не только неисчерпаемые возможности этого «емкого, всеобъемлющего языка с его умопостижимой, гибкой, вселяющей уверенность мощью и постоянной способностью передать любую свежую и глубокую мысль» [3] . Они ощутили одновременно возможность преодоления тех перегородок, которые разделяли различные национальные общины Сингапура и Малайи и, казалось, только укреплялись с развитием китайской, малайской и тамильской литератур. Замаячила отдаленная и захватывающая перспектива преображения «деколонизованного» английского во всеобщий литературный язык будущей независимой Малайи. Таким образом наметился путь в грядущее, и на этот путь решительно вступили сын тамила и китаянки Эдвин Тамбу, китайцы Вон Фуйнам и Ван Гунву, евразиец Ллойд Фернандо и еще несколько молодых стихотворцев — их единомышленников.

Будущее оказалось, правда, не совсем таким, каким оно представлялось в начале 50-х годов. Скоротечный альянс получивших наконец независимость Малайи и Сингапура окончился в 1965 г. решительным выходом островного государства из Федерации Малайзия. Вскоре после этого англоязычная литература была разоблачена в Малайзии как жалкий призрак колониальной эпохи, пытающийся узурпировать права бесспорной и смелой выразительницы народных чаяний, национальной литературы Малайзии, а именно литературы на малайском языке (китайская и тамильская литературы были отнесены здесь к субнациональным, «племенным» литературам). Неудивительно поэтому, что первые ростки англоязычной литературы в Малайзии начали глохнуть, что же касается Сингапура, то здесь англоязычная литература медленно пошла в гору, по мере сил выполняя — в пределах Сингапура — ту задачу, которую ставили перед ней ее зачинатели.