Современная вест-индская новелла

Джеймс Джулия

На следующий день я отправился туда снова. Только что оставленный своими врагами, Старый Тигр был еще очень возбужден. Я дал ему три пенса — все, что у меня было.

— Сколько вам лет? — спросил я отчасти из любопытства, но больше чтобы начать разговор. Он взглянул на меня. В углах рта его блестела слюна, глаза слезились, и в них еще не остыла ненависть.

— Я живу слишком долго, эсквайр, — ответил он гнусавым, плачущим голосом. — Слишком долго.

Согласитесь, мороз по коже подирает, когда слышишь такое.

— Зачем вы отвечаете мальчишкам? — упрекнул я старика. — Неужели не понимаете: стоит вам один только раз промолчать, они отстанут.

— Но, эсквайр… они бросают в меня камни, — объяснил нищий. Он поднял руку к голове и показал мне пятно запекшейся крови на седом виске.

Наверное,

я не поверил бы ему, если бы не видел это собственными глазами. То был скверный день. По-моему, ради «охоты на Тигра» на этот раз собралось больше, чем обычно, ребят. Вначале они швыряли камни как бы нехотя. Какой-то мальчуган запустил в старика обкатанной галькой и, убедившись, что это разъярило Старого Тигра куда больше, чем насмешки, бросил второй раз. Его примеру последовали еще два «охотника». Я прикрикнул на них из окна моей конторы, но кругом стоял невообразимый шум. К тому же и те несколько мальчишек, что услышали мой возглас, были ободрены реакцией взрослых, остановившихся поглазеть или даже принять участие в забаве. Скоро уже все дети швыряли гальку, а потом и большие камни в Старого Тигра, который, оправдывая свое прозвище, метался как дикий зверь. Он бормотал проклятия и пытался достать своих мучителей толстой бамбуковой палкой. Наконец, в полном отчаянии, он метнул свое оружие в толпу, и тяжелая бамбуковая палка, ударившись о стену нашего дома, задела маленького мальчугана, который, к чести его, тихо стоял в толпе зевак. До конца дней моих я не забуду эту картину: толпа забрасывает камнями старого нищего и ни один человек пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему. Мои крики из окна потонули в шуме. Потонули!

Терпению моему пришел конец. Я уже достаточно пробыл во Французской Гавани, чтобы познакомиться и с директором школы, и с начальником полиции. Я встречал их обоих в клубе. При первой же встрече я заговорил с ними о судьбе Старого Тигра. Оба слышали об этом впервые.

— Дети порой шутят злые шутки, — толковал я директору. — Они способны даже на жестокость, особенно если жертва пытается сопротивляться. Но их нужно учить — не только наукам, но и многому другому. Скажем, доброте. Нужно объяснить им, что нельзя обращаться с людьми как в голову взбредет. И потом эта «охота на Тигра» попросту опасна, — добавил я. — Один из ваших малышей едва не погиб, когда бедняга нищий швырнул в толпу свою бамбуковую палку…

В беседе с начальником полиции я выстроил несколько иную логическую цепь… Что, если однажды Старому Тигру удастся поймать кого-нибудь из своих обидчиков? Он ведь может покалечить его или даже убить. Закон суров, и тогда не будет принято во внимание, что эти самые дети и их родители день за днем доводили нищего старика до последней черты отчаяния. Не могла бы полиция вмешаться, пока не поздно?

Теперь, оглядываясь назад, я прихожу к выводу, что мои собеседники отнеслись ко мне довольно доброжелательно. Они терпеливо и внимательно выслушали меня, и мой рассказ, несомненно, встревожил их. По правде говоря, я уже и сам был близок к отчаянию. Но кризис наступил позже — в тот день, когда я увидел Старого Тигра распростертым на мостовой и услышал его исступленный крик: «Убивают! Убивают!» Я выбежал из конторы. Мне трудно вспомнить, что именно я говорил тогда. Знаю только, что мне стало мучительно больно. Я рассуждал примерно так: что толку предъявлять претензии к кому-то, если ты сам ничего не сделал, чтобы спасти старика.

Иногда я задумываюсь, чем бы кончился для меня тот день, если бы не старушка, вдруг вставшая на мою сторону, и не констебль, внезапно появившийся словно из-под земли.

С тех пор мне трудно было хладнокровно и логично рассматривать проблему Старого Тигра. На беду, и мои собственные дела складывались не слишком благополучно. С первого дня мне стала отвратительна служба, и вскоре я понял, что придется оставить ее. А тут еще две недели я пролежал с приступом малярии. Впрочем, может быть, как раз это и принесло мне желанное облегчение. Во время болезни произошел во мне тот перелом, благодаря которому я принял решение покинуть Французскую Гавань. Тут как раз подоспело новое предложение о работе.

За две недели отдыха я многое обдумал, в том числе историю Старого

Тигра. Я пытался подсказать ему путь к спасению, и ничего из этого не вышло. Мало надежды было переделать психологию жителей Французской Гавани. Я сделал шаг и в этом направлении, но тоже тщетно. У меня попросту не оказалось ни времени, ни сил для этого. Да и кто я такой, наконец, чтобы выступать реформатором общественной морали? И вообще: если люди с высоты своей порядочности не видят ничего дурного в совершаемых поступках, так, может быть, в них действительно нет ничего дурного? Так убеждал я самого себя. Ужасное несчастье родиться таким чувствительным. Увы, и у меня уже нет шансов перемениться. А коли так, заключил я, то болезнь можно победить не лекарствами, а изменением обстановки, полным устранением тех обстоятельств, которые вызвали недуг. Я неустанно размышлял обо всем этом. Долго не мог я придумать, как воплотить мои идеи в жизнь, но в конце концов решение пришло само собой. Однако, прежде чем прибегнуть к этому последнему средству, надо было выяснить кое-какие детали из жизни Старого Тигра.

Мало что удалось мне узнать о его прежней жизни. Выяснилось только, что приехал он когда-то из Старой Гавани и прежде был угольщиком. Что именно привело его в этот городок — решительно никто не мог вспомнить. Во всяком случае, теперь никто не заботился о нем, да и ему не о ком было заботиться. Безвестный нищий, он целыми днями стоял на улице с протянутой рукой и засыпал там, где заставала его ночная тьма, — чаще всего на крытой галерее какого-нибудь общественного здания на центральной площади. Здесь устраивались на ночлег и другие отверженные. Я не раз проходил мимо их бивуака, возвращаясь домой по вечерам. Едва различая во тьме скрюченные тела этих несчастных, примостившихся на холодных каменных плитах, я слышал, как они стонут, всхлипывают и мечутся во сне. Больные, голодные, одинокие, нелепые среди пышных портиков и колоннад, они исчезнут с рассветом, оставив после себя только зловоние, которое смешается с запахом гнилых фруктов, наполняющим Французскую Гавань.

Итак, все это помогло мне решиться. Путь к избавлению становился яснее. Оставалось уточнить детали. Прежде всего необходимо расторгнуть контракт с конторой. Ну а потом — уплатить по счетам: хозяйке, доктору, садовнику, в клуб. И наконец — Старый Тигр…

Было уже десять часов вечера, когда я бросил чемодан в багажник автомобиля, взятого напрокат специально для этой поездки, и уселся за руль. После долгих поисков я нашел Старого Тигра — он ковылял по Королевской улице, направляясь к центральной площади. Нужно было торопиться, чтобы не упустить его в сгущавшемся ночном мраке. К счастью, улица была пуста, и никто не видел, как моя машина нагнала старика и остановилась. Я выскочил, схватил Старого Тигра за руку, толкнул его на заднее сиденье и запер дверцу машины. Все это было проделано прежде, чем он успел что-нибудь сообразить.

— Что это вы делаете? — спросил Старый Тигр уже знакомым мне гнусавым голосом. — Что вам от меня надо?

— Мы немножко покатаемся, — ответил я, не отрывая глаз от светофора: нужно было как можно скорее выехать из города.

— Отпустите меня! — умолял он. — Что вы делаете?

У меня не было времени на споры. Движение по дороге на Кингстон было оживленным, и на углу у моста толпились люди. Только бы выскочить из города! Мой пассажир все еще бормотал что-то за моей спиной, пытаясь выяснить, зачем его похитили. Этого я пока что не хотел ему объяснять. Да стоило ли вообще вдаваться в объяснения? Вряд ли он поймет, да и не все ли ему равно, какова моя цель. Вся операция прошла даже более гладко, чем я рассчитывал. Наверное, я принял правильное решение: нам обоим надо уехать из города. Избавление!

Все это происходило в декабре. Ночь была холодная и безоблачная. У дороги пышно цвел ослепительно белый вьюнок, ветви кокосовой пальмы шелестели от легкого бриза, над соседней плантацией сахарного тростника проносились светлячки.

Я обернулся на своего спутника. Он сидел скрючившись, наклонясь вперед и испуганно озираясь по сторонам, как филин. Руками он машинально почесывал грудь под изодранной, грязной рубахой. Наши взгляды встретились, и старик заскулил снова:

— Что вы делаете со мной? Что вы делаете?