Современная японская новелла 1945–1978
Шрифт:
В городе хозяин рыбной лавки рассказывал:
— Сколько людей умерло! Я видел, как они погибали, как мучились, но всем ведь не поможешь. Да… Потом я побежал через мост, там была женщина с ребенком на руках. Глаза у нее вылезли из орбит. Она уже не дышала. А ребенок был жив, громко плакал. Я с трудом оторвал его от матери, чуть пальцы ей не сломал, так крепко она его к себе прижимала, отнес малыша на пункт «Скорой помощи». Хорошо бы узнать сейчас, что он жив. Он вам, пожалуй, ровесник. — Хозяин лавки посмотрел на Оцуки и невесело улыбнулся: — Хоть бы глянуть разок на него, мы-то не
Оказалось, что пострадавшие от атомной бомбежки разбросаны по всей стране. Около трехсот человек живут в этой префектуре, всем им выданы специальные книжки. Что же до матери Оцуки, то она нигде не значится как пострадавшая, хотя часто посещала больницу, и книжки не взяла, несмотря на уговоры ее младшего брата. Почему — не сказала. Не захотела, и все. Когда же стали выяснять причину, глаза ее странно заблестели и она заявила, что не пострадала от атомной бомбы. На этом разговор прекратился. С тех пор мать перестала ходить в больницу. Раз денег на лечение не дают, какой смысл брать книжку? А может быть, думает Оцуки, мать отказалась взять книжку, заботясь о его женитьбе? Как-то после его свадьбы она словно невзначай сказала, что теперь ей и умереть можно.
— О, уже одиннадцатый час, — говорит Савамура, снимая с головы повязку, которая придерживает падающие на лоб волосы. — Вот и покончили с корректурой.
Входит жена Савамуры со смоченными горячей водой салфетками для обтирания лица и рук и ячменным чаем, и говорит:
— Вы хорошо потрудились!
— Двести шестьдесят страниц, солидный получился сборник!
Все шестеро, собравшихся у Савамуры, закончив работу, устроились поудобнее на своих сиденьях и стали обтирать лицо. Вечер был душный.
— Книга будет стоить не меньше тысячи иен.
У Оцуки не идет из головы слово «окаменелость». Оцуки за тридцать, ровно столько, сколько прошло после войны. Если останки японских солдат на южных островах — окаменелость, то и останки погибших в Хиросиме, и безвременно умерший отец — тоже окаменелость. Все тридцать послевоенных лет погибшие покоятся там, где их застигла смерть, превращаются в окаменелость, и в конце концов их развеет ветром.
— Тут пришло письмо. — Савамура вынимает из папки конверт. — Сообщают, что скончалась госпожа Хироко Ито, та самая, которая написала в наш сборник о смерти мужа и старшего сына. Она все не отмечала тридцать третью годовщину со дня их гибели, хотела приурочить поминки к выходу нашего «Сборника». И вот сама… Печально.
— Вряд ли она дожила бы до следующей годовщины, потому и хотела во время заупокойной службы возложить на алтарь «Сборник воспоминаний», — тихим голосом произносит один из присутствующих.
— Пережившие войну мрут один за другим.
«Умрет мать, — думает Оцуки, — умрут все пострадавшие от атомной бомбы, первое поколение. Останусь я, мои дети, мои внуки. Сколько же еще поколений японцев будут нести на себе следы атомной бомбежки?» Что должен делать он, Оцуки? Ведь с развитием атомной энергии появляется все больше и больше пострадавших от облучения. Как их искать?
— О госпоже Хироко Ито напишем в послесловии, — говорит один из членов редколлегии.
Сборник решили издать в трех тысячах экземпляров,
Оцуки держит в руках «Сборник воспоминаний», и ему кажется, будто за каждым словом звучит призыв вернуть к жизни тех, кого уже нет. Не просить прощения у Юриэ надо было ее отцу, а кричать: «Верните мне дочь!» Так думает Оцуки, пристально глядя на сборник.
VII
— Жена на последнем месяце, а ты так поздно приходишь, — сердито говорит мать, когда Оцуки, бросив: «А, ты уже пришла», — начинает развязывать галстук. — Кэй-тян трудно одной управляться с хозяйством.
— Примешь ванну или сначала поешь? — спрашивает Кэйко, которая хлопочет на кухне.
— Обойдусь без ванны, — отвечает Оцуки.
— Что за грязнуля этот мой сын, — замечает мать.
Кстати, как-то она сказала, что никто еще не умер от того, что не принял ванны. Но, возможно, это было в то время, когда ей просто не на что было часто ходить в баню. Доходы отчима, торговавшего вразнос мануфактурой, были невелики и непостоянны. Мать наверняка с ним познакомилась во время одной из его торговых поездок. А почему, интересно, она написала в той тетради, что забеременела? Ведь никакого ребенка не было.
— Как ты похож на отца, — ласково говорит мать, глядя на сидящего за столом в гостиной Оцуки. Это она сказала впервые, и Оцуки весь напрягся.
— О-Кэй! — кричит Оцуки. — Пиво остудилось?
Оцуки закуривает. Дым от сигареты уносит в сторону вентилятором. Под столом плавает дымок ароматных палочек от москитов. Кэйко приносит запотевшую бутылку пива и посыпанные солью соевые бобы.
— Я ни на день не забывала отца, — говорит мать. — Жила так, что лучше бы от бомбы погибнуть. Но отца не забывала.
Оцуки залпом выпивает стакан пива и быстро спрашивает:
— Отчего же не пришла, когда он умирал? — И ему сразу становится легче.
Мать подливает Оцуки пива. Кэйко со смущенным видом накрывает на стол. Помолчав, мать говорит:
— Не знаю, помнишь ли ты то время, когда я открыла маленькую закусочную?
Отец тогда заболел, и ему пришлось бросить службу. А старший брат матери, поручившийся по чужим долговым обязательствам, ночью сбежал. Мать ушла из дому, сняла себе комнату и открыла закусочную. Это было примерно за полгода до того, как отца положили в госпиталь…
Мать усаживается поудобнее на подушке для сидения.
— Да, хорошее было время.
Что это? Она хочет уйти от разговора? Ведь матери жилось тогда очень тяжело. Закусочная прогорела, накопились долги, и матери тайком от Оцуки пришлось скрыться. А вскоре отец лег в госпиталь, Оцуки там был вместе с ним и прямо из госпиталя ходил в школу.
— На том и кончилась наша совместная жизнь. — Мать опускает глаза. — Брат уговорил меня заложить дом. С отцом я не посоветовалась, — и так без конца ему докучала, — и воспользовалась его личной печатью. Пожалела я брата, после бомбежки у него никого не осталось, не могла ему отказать… Отец же, когда узнал, рассердился. Оно и не удивительно. Легко разве дом построить?