Современная японская новелла 1945–1978

Оэ Кэндзабуро

Она ворвалась в ресторан и ринулась к столику, за которым сидела; столик был занят, она извинилась и, не обращая внимания на взгляды посетителей, начала искать.

Однако ни под стульями, ни в туалете не было ничего похожего на рубин. Она спросила официантку, обратилась к администратору, но никто из персонала ничего не видел. Немедленно позвали полицейского; он озабоченно наморщил лоб, узнав, что пропажа стоила восемьсот тысяч иен, но, будучи весьма далек от мира драгоценностей, не осознал как должно масштабы потери.

За несколько десятков лет Macao ни разу не теряла драгоценностей, ни своих, ни чужих, и для нее это был жестокий

удар. Состарившись, она так привыкла время от времени доставать свои камешки из шкатулок и любоваться ими, а теперь одного из них не стало. Масаё почему-то вспомнилась безвременная смерть ребенка, которого отобрал у нее Дансаку Морисита. Она рассталась с ребенком, едва отметив седьмой день его жизни, и с тех пор его не видела, ничего о нем не знала, разве только слышала краем уха, что здоров. Она даже старалась забыть о нем, а потом и правда совсем забыла, запутавшись в бесчисленных любовных приключениях, — и вот внезапно этот ребенок умер от пневмонии, и ей сообщили об этом лишь через несколько дней. «И это все мое материнство?» — потрясенно думала она тогда. Обезумев, она побежала в Адзабу, в особняк Мориситы, но столкнулась там лишь с высокомерием знати. Даже после смерти ее ребенок, сын аристократа от безродной наложницы, стоял на социальной лестнице так высоко, что родной матери не позволили проводить его в последний путь.

Когда она кое-как добралась из дома Мориситы к себе домой, ее ждал там человек, предложивший ей стать его женой. Добрый и понимающий, он все-таки не мог утешить ее. Масаё вышла за него замуж и несколько лет жила спокойно, но в конце концов опять предалась разгулу, и он лишь беспомощно взирал на все это, не в силах что-либо изменить. Он не проклинал жену и не жалел ее. Он просто заболел и умер, успев нажить большое состояние игрой на бирже в период японо-китайского «инцидента». Масаё получила огромное наследство.

С тех пор она вела вдовью жизнь, находя отраду в работе над драгоценными украшениями, и даже к концу войны не испытывала недостатка ни в вещах, ни в деньгах. Будучи вдовой с вещами и деньгами, а самое главное — с прошлым, она могла позволить себе все, что угодно, и при этом не притворяться, будто неохотно уступает домогательствам мужчин. Прошлое служило ей своего рода лицензией, и никто не смел ее осуждать. Ее неувядающая красота вызывала всеобщее восхищение: поговаривали даже, что тайна этой красоты как раз и кроется в ее любовных историях. Ну, а после войны настали новые времена, теперь можно было жить свободно, невзирая на любые пересуды. У Масаё сгорел дом, но ей на редкость повезло: она не только спаслась сама, но спасла драгоценности. И вот уже второй десяток лет она живет полной хозяйкой в этой роскошной квартире.

Но к чему ее шестидесятилетнему телу эта затянувшаяся молодость?

Горничная радостно приветствовала рано возвратившуюся хозяйку, но та молча сняла кимоно, переоделась в нарядное домашнее платье с цветочным узором и без сил упала на диван.

— Маки-сан, можешь идти домой. Я уже ложусь.

— Вы плохо себя чувствуете?

— Нет. Просто устала.

— Приготовить ванну?

— Не нужно, я сама.

— А как же Ёко-сан? Она не обедала.

— Успокойся. Я сама ее покормлю.

Горничная славная, заботливая женщина, но быть с ней вдвоем невыносимо. Не потрудившись даже смыть косметику, Масаё легла в постель, но заснуть не могла. Просто отдыхала и не мигая смотрела на расписанный цветами потолок. Пообедать

она не успела, но голода не ощущала. Диету Масаё соблюдала только по утрам, за обедом и ужином ела обильно, не хуже Ёко, но сейчас она была не в состоянии думать о еде. Она вообще ни о чем не думала. С утратой камня в ней словно возникла пустота величиной во многие тысячи камней.

Так продолжалось до позднего вечера. Так могло бы продолжаться и до утра, если бы Ёко почему-нибудь не пришла. Без движения, с открытыми глазами, Масаё лежала словно мертвая. С трудом верилось, что она дышит — так было тихо. Тело ее, такое пышное по утрам, когда она вставала и одевалась, сейчас, в постели, казалось крохотным.

Ёко вернулась к полуночи. Тетя давала ей на карманные расходы вполне достаточно, но она все равно подрабатывала по вечерам. Впрочем, нередко это был лишь предлог, чтобы не приходить домой допоздна. Она встречалась с мальчиками, приучилась к виски с содовой. Вот и сегодня пришла раскрасневшаяся, довольная.

— Добрый вечер!

— Наконец-то. Проголодалась?

— Ага. Ничего не ела, только нигири. Ужасно вкусные были. Я две штуки съела, вот таких здоровых. Все прямо рты поразевали.

Даже не заметив, в каком состоянии находится тетя, Ёко прошла в свою комнату. Некоторое время было слышно, как она напевает себе под нос модную песенку и чем-то громыхает, потом все стихло. Ёко всегда легко засыпала, а сейчас она была еще и под хмельком, и ее мгновенно сморило.

Масаё поднялась, пошла на кухню, порыскала в холодильнике и буфете. Аппетита не было, но Ёко сказала что-то про нигири, и это навело ее на мысль перекусить: что-нибудь в этом роде она еще, пожалуй, съела бы. Убедившись, что рис в плошке еще не остыл, она сполоснула руки и посолила его. Острые приправы к рису были ей не по вкусу; отвергнув даже обычный листочек сушеной водоросли нори, она ограничилась тем, что достала приготовленный на завтрак маринованный огурец и положила его на тарелку. Но приготовленные своими руками нигири показались ей невкусными. Масаё без всякого аппетита пережевала зернышки риса, которого не пробовала уже несколько месяцев, почистила зубы, стерла косметику и легла. Когда свет погас, стало видно, как в аквариуме, вспыхивая, плавают неоновые тетры.

Следующие три дня Масаё жила как слабоумная. Она не сознавала, что делает, двигалась машинально. Из нее словно воздух выпустили, и Масаё содрогалась при мысли, что это уже старость.

Ёко, разумеется, тоже заметила, как переменилась тетя, но когда та объяснила ей, что потеряла рубин, она просто-напросто расхохоталась.

— Всего-то? И из-за этого вы так расстроились? На вас не похоже!

— Да ведь я этот камень любила, Ёко-сан, лет двадцать с ним не расставалась. И стоит он дорого, сказать сколько — ты тоже нос повесишь. Восемьсот тысяч иен.

— Ого! Дорогая вещь рубины.

Цифра, однако, не произвела на Ёко особого впечатления. Наверное, она просто не ощущала как следует ее масштаба: всего, что ей на сегодняшний день хотелось иметь, можно было вдоволь накупить и на десятую часть этой суммы. Масаё решила не говорить Ёко, что рубин предназначался ей. Тогда бы она скорее всего действительно расстроилась.

— Тетя, а я вот что хотела спросить: вы знаете такого Тоояма-сана?

— Тоояма? Кто это?

— Имени он не назвал, а фамилию, он сказал, тетя знает. Пучеглазый такой, с виду совсем мальчишка, но он говорит, ему уже двадцать восемь.