Современницы о Маяковском
Шрифт:
30 декабря 1929 г.
ДВАДЦАТИЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ
Афиши выступлений Маяковского за двадцать лет расклеены даже на потолке в столовой — не поместились на стенах комнат. Обеденный стол куда-то вытащен.
Друзья празднуют двадцатилетний юбилей работы Владимира Маяковского.
Пришли Штеренберги [4] , Денисовский [5] , Асеевы, Кирсановы, Жемчужные, Незнамов, Каменский, Степанова [6] и Родченко, Яншин с Полонской, Наташа, Горожанин [7] , Назым Хикмет [8] , Гринкруг, Кассиль…
[4]
Штеренберг Давид
[5]
Денисовский Николай Федорович (род. 1901) — художник.
[6]
Степанова Варвара Федоровна (1894–1958) — художница, жена А. Родченко.
[7]
Горожанин Валерий Михайлович (1889–1941) — чекист, знакомый Маяковского.
[8]
Назым Хикмет Ран (1902–1963) — турецкий поэт, общественный деятель.
Народу человек сорок, просто непонятно, как мы все помещаемся в маленьких комнатках.
Приезжает Мейерхольд с Зинаидой Райх. До этого он прислал две корзины театральных костюмов и париков. Мы все наряжаемся кто во что горазд. Всеволод Эмильевич легко движется среди костюмированных. Клавочка Кирсанова из стриженой блондинки превращается в длиннокосую брюнетку. Я щеголяю в белокуром парике.
— О, что вы! — огорченно говорит Мейерхольд, глядя на меня. Его узкие сухие руки летают вокруг моей головы. Он снимает парик и украшает меня зеленой шелковой чалмой с длинным хвостом.
— Тициан! — говорит он удовлетворенно и отходит.
…Юбиляра вводят в столовую и усаживают посреди комнаты.
Он немедленно переворачивает стул спинкой к себе и садится верхом. Лицо у него насмешливо-выжидающее.
Хор исполняет кантату с припевом:
Владимир Маяковский,
Тебя воспеть пора,
От всех друзей московских
Ура! Ура! Ура!
Произносится несколько торжественно-шутливых речей. Под аккомпанемент баяна, на котором играет Вася Каменский, я пою специально сочиненные Кирсановым частушки:
1
Кантаты нашей строен крик,
Кантаты нашей строен крик.
Наш запевала Ося Брик,
Наш запевала Ося Брик!
Рефрен:
Владимир Маяковский,
Тебя воспеть пора,
От всех друзей московских
Ура! Ура! Ура!
2
И Лиля Юрьевна у нас,
И Лиля Юрьевна у нас
Одновременно альт и бас,
Одновременно альт и бас!
Рефрен.
3
Асеев Коля, пой со мной,
Асеев Коля, пой со мной:
"Оксана кузлик записной,
Оксана кузлик записной" {Кузлик — шутливое прозвище Оксаны Асеевой.}
Рефрен.
4
Здесь Мейерхольд и не один,
Здесь Мейерхольд и не один,
С ним костюмерный магазин
С ним костюмерный магазин!
Рефрен.
5
Варвара с Родченкой поет,
Варвара с Родченкой поет.
Она как флейта, он — фагот,
Она
Рефрен.
Затем Фиалка Штеренберг, в коротеньком платьице, с бантом в волосах, подносит свиток поздравительных стихов, перевязанный ленточкой, — от подрастающего поколения. Разыгрываются шарады из Володиных стихов.
Выходят Асеев с Ксаной и усаживаются рядом.
"Маленькая, но семья".
Наташа вносит из передней ботики и делает вид, что снимает с них что-то. Никто не может догадаться. Оказывается:
…ботики снял
и пылинки с ботиков.
— Ну, это что-то глубоко личное, — говорит Лиля.
Она сидит на банкеточке рядом с человеком, который всем чужой в этой толпе друзей. Это Юсуп — казах с красивым, но неприятным лицом, какой-то крупный партийный работник из Казахстана. Он курит маленькую трубочку, и Лиля, изредка вынимая трубочку у него изо рта, обтерев черенок платочком, делает несколько затяжек. Юсуп принес в подарок Володе деревянную игрушку — овцу, на шее которой висит записочка с просьбой писать об овцах, на которых зиждется благополучие его республики. Маяковский берет ее не глядя и кладет отдельно от кучи подарков, которыми завален маленький стол в углу комнаты.
Очень пестро, шумно, весело. Толкаясь, мы танцуем во всех комнатах и даже на лестничной площадке.
Веселятся все, кроме самого юбиляра. Маяковский мрачен, очень мрачен. Лиля говорит вполголоса:
— У Володи сегодня le vin triste. {Грустное вино (фр.)}
Лицо его мрачно, даже когда он танцует с ослепительной Полонской в красном платье, с Наташей, со мною… Видно, что ему не по себе.
Невесел и Яншин. Он как стал с самого начала вечера спиной к печи, так и стоит все время угрюмо, не двигаясь, с бокалом в руках.
Уже много выпито шампанского, веселье достигает апогея. Володя сидит один около стола с подарками и молчаливо пьет вино. На минуту у меня возникает ощущение, что он какой-то очень одинокий, отдельный от всех, что все мы ему чужие.
Кто-то просит его прочесть стихи, мы все присоединяемся к этой просьбе. Он встает нехотя, задумывается. Читает "Хорошее отношение к лошадям". Потом начинает "Историю про бублики", но на половине стихотворения бросает.
И больше ничего не хочет читать.
…Сон сваливает меня на тахте в Осиной комнате, куда я забежала на минутку отдохнуть.
Когда я просыпаюсь — ночь прошла, уже светает, тихо, часть гостей, должно быть, разъехалась. Выйдя из Осиной комнаты, я вдруг сталкиваюсь с Пастернаком, который выскакивает из столовой с отчаянным, растерянным лицом. Его не было среди приглашенных, очевидно, он приехал под утро, когда я спала. Он смотрит на меня невидящими глазами и выбегает без шапки, в распахнутой шубе в раскрытую дверь передней. За ним устремляется Шкловский, которого тоже не было в начале вечера и который, как выяснилось, приехал вместе с Пастернаком [9] .
[9]
Взаимоотношения Б. Пастернака и В. Маяковского на протяжении их жизни были сложными — от безоглядной взаимной влюбленности в стихи и друг в друга до резкого взаимного неприятия творчества на основе идеологических разногласий.
Появление Б. Пастернака под утро в Гендриковом переулке объясняется, видимо, его желанием улучшить их отношения. Но из этого — увы — ничего не вышло. Почему — сегодня уже никто не узнает.
Подробнее об отношениях Маяковского и Пастернака см.: "Современники свидетельствуют" в сб. "Встречи с прошлым" (вып. 7, М., 1990, с. 340–348).