Современные тюрьмы. От авторитета до олигарха
Шрифт:
– Ну что, Миша, не будешь больше воровать? – спросил адвокат, невысокий улыбчивый мужчина, одетый, несмотря на июньскую жару, в строгий серый костюм классического покроя.
– Да нет уж… Какое там воровать!
– Насмотрелся в тюрьме?
Луконин лишь тяжело вздохнул.
Сейчас, жадно вдыхая воздух свободы, Миша меньше всего хотел вспоминать о бутырских ужасах: ни о собственных страхах в «сборке» перед заездом на «хату», ни о «понятиях» – правилах поведения, внутреннюю логику которых он так до конца и не постиг, ни тем более о «спортсменах»-беспредельщиках, которые
Все эти кошмары остались в прошлом. Теперь, стоя на многолюдной московской улице, он воспринимал недавние события как нечто далекое, нереальное, произошедшее не с ним, точно серенький детектив в плохом пересказе.
– Да, считай, что нам повезло, – продолжил защитник, так и не дождавшись ответа.
– Ну не скажите – повезло. – Мишина мать вцепилась в локоть недавнего арестанта такой хваткой, что, казалось, никакая сила не сможет оторвать ее от сына. – Бедный, почти два месяца в тюрьме, с этими уголовными харями промучился.
– По сто пятьдесят шестой он мог получить от двух до шести лет, – деликатно напомнил адвокат. – Хотя… Всякий, кто хоть раз сталкивается с тюрьмой, уже связан с ней навечно.
Ни Миша, ни его мать, ни Наташа, стоявшая тут же, не поняли этих слов, а переспрашивать, уточнять как-то не хотелось.
Попрощавшись с адвокатом, троица отправилась к стоянке такси.
– Где же мы деньги-то такие возьмем? – сокрушался Луконин в салоне автомобиля, вспоминая о штрафе в «восемьсот минимальных размеров оплаты труда».
– Ох, сынок, и не говори… Да и дома-то у нас недавно несчастье произошло.
– Что такое?
– Да обокрали нас, – страдальчески выдохнула мать.
Материнский рассказ прозвучал кратко, но эмоционально и выразительно.
Позавчера уехала к тете Вале на другой конец Москвы, в Медведково, квартиру закрыла на все замки, а когда вернулась – полный разгром, все вверх дном перевернуто, все ценное, что было, забрали, а что не забрали, так поломали да попортили.
– И что? – спросил недавний арестант, предчувствуя что-то недоброе, и от предчувствий этих у него засосало под ложечкой.
– Милиция приехала, отпечатки пальцев снимала, соседей опросила… Обещали, что будут искать. Да какое там! Мы ведь не банкиры, не бизнесмены, чтобы милиция и впрямь за это взялась.
– Нашли кого-нибудь? – с напряжением в голосе поинтересовался Миша.
– Да какое там! Никаких следов. Правда, две бабушки-пенсионерки у подъезда сидели, так видели вроде какого-то подозрительного типа: весь такой невысокий, плотный, с какими-то синими наколками на руках и металлическими коронками во рту. И уши у него еще такие заостренные-заостренные…
Луконин откинулся на подголовник сиденья и закрыл глаза.
Неожиданно вспомнилось: «сборка» в Бутырской тюрьме, клочок лазурного апрельского неба сквозь решетку, солнечный зайчик в темном углу и собеседник: кряжистый малый с сизыми фиксами, татуированными пальцами и острыми, точно у кинематографического Мефистофеля, концами ушей.
Может быть, его тоже освободили из-под стражи в зале суда, только на несколько недель раньше?
«Вспомнишь
«Апельсиновый» вор
На криминальном слэнге слово «апельсин» означает вовсе не фрукт. Воров, купивших «коронацию» за деньги или услугу, в блатном мире обычно называют «апельсинами», намекая таким образом то ли на их скороспелость, то ли на слишком яркую «масть», чуждую истинным или, как еще их называют, «нэпманским» ворам.
В большинстве случаев «апельсины» – выходцы из Грузии и Армении (чуть реже – из Азербайджана и постсоветских республик Средней Азии). «Апельсины» из славян также встречаются, но гораздо реже.
Отари Константинович Шенгелая – очень богатый человек и натуральный вор в законе. По крайней мере, таковым он считает сам себя и не устает повторять об этом. Когда его навороченный джип «Гранд-Чероки» антрацитно-черного цвета, весь обвешанный фарами, «кенгурятниками» и лебедками, останавливается на паркинге и к машине подходит служащий стоянки с предложением заплатить, Отари Константинович, состроив на лице выражение обиды и высокомерия, посылает его на три буквы. Если служащий впадает в амбицию, на помощь хозяину приходит его дальний родственник и телохранитель Мамука.
«Маладой вор Отарык, нэ горячыс, – говорит он, как бы невзначай расстегивая пиджак – так, чтобы охранник паркинга видел подмышечную кобуру с торчащей из нее рукоятью престижного «зиг-зауэра», – нэ видыш, пахан, этот фраэр эшчо нэ зныэт твою джып…»
Несмотря на свои двадцать девять лет, Отари Константинович действительно очень богат. Ему принадлежат несколько продуктовых супермаркетов в пределах Садового кольца, мебельный салон в районе ВДНХ, два магазина бытовой техники в Медведкове и в Сабурове и огромные оптовые склады в районе Варшавского шоссе. И все это приносит стабильный и достаточно высокий доход. Да, Шенгелая не жалуется на бедность.
Но все-таки больше всего на свете Отари гордится не магазинами, не навороченным джипом «Гранд-Чероки» и не молодыми красавицами-любовницами, коих у него несть числа. Основной предмет гордости – высокое звание вора в законе, об обладании которым Шенгелая не устает повторять где надо и где не надо…
Биография Отари Константиновича во многом типична для людей его круга. Закончил среднюю школу в Сагареджо, небольшом грязном поселке недалеко от грузинской столицы. Вскоре перебрался к дяде в Тбилиси: ждать от жизни в родном поселке, где безработные составляли едва ли не три четверти всего населения, было абсолютно нечего. Трудовую деятельность в столице начал с хорошей, интеллигентной и очень уважаемой профессии шашлычника в уличном кафе неподалеку от Сабутарлинского рынка. Пересортица мяса, обман, обвес – эту нехитрую науку молодой человек постиг за рекордно короткое время. Вскоре познакомился с неким Валико, лидером местной шпаны, которая специализировалась на кражах из квартир богатых армян, проживавших преимущественно в центральном районе Авлабари. Прятал краденое, перепродавал, несколько раз навел воров на «хаты» богатых «клопов».