Современный английский детектив
Шрифт:
Я вернулся к боковому откосу и осмотрел столб. На два фута выше препятствия в дереве столба был желобок. Этот столб был когда-то побелен, и отметка виднелась отчетливо.
Для меня было ясно, что только один человек мог натянуть проволоку — служитель ипподрома, дежуривший у этого препятствия. Человек, которого я видел, когда он пересекал скаковую дорожку. Человек, подумал я с горечью, которого я оставил, чтобы он помог Биллу.
На трехмильной скачке с препятствиями в Мейденхеде надо проехать два круга. В первый раз у этого препятствия все было в норме,
А потом был второй круг. Адмирал скакал на несколько корпусов впереди. Как только служитель увидел, что Билл взял предыдущее препятствие, он, должно быть, и пересек дорожку; свободный конец проволоки он держал в руке и, обкрутив его вокруг противоположного столба, туго натянул. Точно в двух футах над препятствием. На этой высоте хорошо прыгавший Адмирал должен был налететь на нее грудью.
Эта чудовищная жестокость наполнила меня гневом, которому суждено было, хотя я тогда этого и сам не знал, пришпоривать меня не одну долгую неделю.
Порвала ли лошадь проволоку, когда налетела на нее, или просто стащила ее со столба? Этого я не мог сказать. Но поскольку я не нашел отдельных кусков, а кольцо проволоки, лежавшее у внешнего столба, было целым, я подумал, что лошадь, падая, стащила за собой вниз ее незакрепленный конец. Ни одна из семи лошадей, скакавших за мной, не упала. Так же как моя лошадь. Все свободно перескочили через остатки этой западни.
Если только служитель, дежуривший у препятствия, не сумасшедший — а эту возможность тоже нельзя было исключать, — тут было преднамеренное покушение на определенную лошадь, под определенным жокеем. Билл обычно на этом этапе скачки вырывался вперед на несколько корпусов, а его красно-зеленую форму было хорошо видно даже в туманный день.
Встревоженный, я отправился обратно. Темнело. Я пробыл у забора дольше, чем думал, и, когда я подошел к весовой, чтобы рассказать управляющему ипподромом о проволоке, оказалось, что все, кроме сторожа, уже ушли.
Сторож, старый желчный человек, вечно посасывающий больной зуб, сказал, что не знает, где можно найти управляющего. Администратор пять минут назад уехал в город. Куда он поехал и когда вернется, сторож не знал и, ворча, что ему еще надо присмотреть за пятью топками в котельной и что туман вреден для его бронхита, волоча ноги, озабоченно направился к темневшей в тумане громаде главных трибун.
В нерешительности я проводил его глазами. Я знал, что должен сказать о проволоке кому-то, имеющему власть. Распорядители, присутствовавшие на скачках, были все на пути домой. Администратор уехал. Секретарь заперся в конторе ипподрома, как я после узнал. У меня заняло бы много времени найти кого-нибудь из них, убедить их вернуться на ипподром, проехать в темноте по неровному покрытию скаковой дорожки. А после этого начались бы догадки, повторения, показания… Понадобилась бы масса времени, прежде чем я смог бы уйти отсюда.
А
«Ягуар» Билла одиноко ждал на стоянке. Я забрался в него, включил все фары по случаю тумана и двинулся.
У ворот я повернул налево, осторожно проехал две мили, еще раз повернул налево, миновал мост, долго кружил по улицам, в Мейденхеде везде одностороннее движение, и наконец нашел больницу.
В ярко освещенном вестибюле Сциллы не было. Я спросил дежурного.
— Миссис Дэвидсон? У которой муж жокей? Правильно. Она в комнате для посетителей. Четвертая дверь налево.
Я нашел ее. Ее темные глаза казались огромными из-за серых теней под ними. Никаких других красок на ее лице не оставалось, и свою легкомысленную шляпку она сняла.
— Ну, как он? — спросил я.
— Не знаю. Они твердят мне только, чтобы я не волновалась. — Она была готова расплакаться.
Я сел рядом и взял ее за руку.
— С тобой мне спокойнее, Аллан, — сказала она. Вдруг дверь отворилась, вошел молодой белокурый доктор. Стетоскоп болтался у него на шее.
— Миссис Дэвидсон… — он помялся. — Я полагаю… Вам бы следовало пойти побыть с вашим супругом.
— Как он?
— Не… Неважно. Мы делаем все, что можем. Повернувшись ко мне, он спросил:
— А вы кто — родственник?
— Друг. Я отвезу миссис Дэвидсон домой.
— Так, — сказал он. — Вы подождете или зайдете попозже вечером? — Его осторожный голос, эти неопределенные слова могли означать только одно.
Я вгляделся в его лицо и понял, что Билл умирает.
— Я подожду.
— Хорошо.
Я ждал четыре часа, я детально изучил узоры на портьерах и все щели в линолеуме. Больше всего я думал о проволоке.
Наконец вошла медсестра. Серьезная, молодая, красивая.
— Я очень, очень сожалею… Майор Дэвидсон умер.
Потом она сказала, что миссис Дэвидсон хотела бы, чтобы я вошел и посмотрел на него, и предложила мне идти за ней. Она провела меня по длинному коридору в небольшую белую палату, где Сцилла сидела у единственной в комнате кровати.
Сцилла только подняла на меня глаза, говорить она не могла.
Билл лежал там, серый, неподвижный, безжизненный. Билл. Лучший друг, которого мог бы пожелать себе человек.
Глава 2
На следующий день рано утром я отвез Сциллу, просидевшую над ним всю ночь, обессиленную и вконец опоенную снотворным, домой в Котсуолд. Дети встретили ее на пороге, у них были испуганные лица и округлившиеся глаза. Позади них стояла Джоан, проворная и умелая девушка, которая присматривала за детьми. Я с вечера сообщил ей обо всем по телефону.