Современный французский детектив
Шрифт:
Открывались окна, на порог соседнего дома вышла женщина в домашнем халате. Но гостиница «Кипр» была все так же темна и безмолвна; она словно снимала с себя ответственность за происшедшее. Неужто в самом деле Дэйв упал из одного из этих немых черных окон?
Вокруг собиралась толпа, слышались возгласы, кричала какая-то девочка, а Томас все стоял на коленях, не в состоянии пошевелиться.
Полуодетый
— Надо вызвать полицию.
Полиция… Томас вскочил, пробился через толпу. Люди о чем-то его спрашивали, хотели узнать, что случилось. Он ничего не слышал. Тот же старик сказал ему:
— Пожалуйста, у меня есть телефон. Я живу тут рядом, на первом этаже.
Старик говорил с ист-эндским акцентом, который невозможно воспроизвести. Вряд ли он часто бывал западнее Тауэра; должно быть, старьевщик, а может быть, ростовщик. Томас пошел за ним следом, вошел в дом, оказался в мастерской, заставленной старой мебелью. У телефона он опять застыл в нерешительности. Но нет, надо идти до конца.
Прошла целая вечность, пока приехала полиция и «Скорая помощь». Потом еще одна вечность, пока труп бедного Дэвида погрузили в машину. И еще одна, третья вечность, пока длился допрос. После чего он снова сел за руль своего «райли» и поехал домой. Был седьмой час утра, сгустился туман. Томас был совершенно измучен, даже боль притупилась. Ему хотелось лишь одного — скорее лечь в постель. Терзаться и мучиться он еще успеет.
С превеликим трудом, ползя, как улитка, он добрался до дому. Когда он второй раз за ночь остановил машину перед роскошным домом на Виктория-стрит, ему показалось, что он дважды проделал путь от Бирмингема до Лондона.
В квартире опять горел свет, но теперь он не обратил на это внимания; он просто гасил на ходу все лампы. Заглянул в кабинет, увидел на столе тетрадь, про которую ему говорил Бенсон, вздрогнул и притворил дверь. У него еще будет достаточно времени ознакомиться с документом. Все равно ничего уже не изменишь…
Спальня Томаса располагалась в глубине квартиры. В спальне тоже горел свет — это его удивило. Наверно, Бенсон решил не гасить, после того как приготовил постель… Томас толкнул дверь и застыл на пороге.
Перед камином сидела женщина. Отсветы пламени играли на ее чудесных волосах с медным отливом, на холеных руках, на красивых, обтянутых шелком ногах. Услышав, как он вошел, она подняла голову и улыбнулась.
— Здравствуй, Томас, — сказала Патриция Тейлор. — Где ты был? Я давно тебя жду.
Брэдли стоял на пороге не в силах двинуться с места, не в силах выговорить слово.
— Что ты молчишь? — спросила она нетерпеливо.
Наконец ему удалось разжать губы.
— Как ты здесь оказалась? — с трудом проговорил он.
— Приехала на такси.
Она встала и пошла к нему, протягивая навстречу руки. Она держалась, как всегда, прямо, но по ее обведенным
Томас внезапно почувствовал новый прилив сил.
— Уходи! — бросил он коротко.
— Простите? — переспросила она с издевкой.
— Уходи!
— Прелестный разговор, — сказала она, снова усаживаясь возле камина. — И куда ты прикажешь мне убираться?
— Куда хочешь, меня это не касается.
— Я могла бы поймать тебя на слове. Но мне тебя жалко, ты, видно, устал. Может быть, отложим разговор до завтра?
— Никакого разговора не будет. Просто я прошу тебя уйти.
На этот раз она ничего не ответила и устремила на него испуганный взгляд, словно только сейчас поняла, что он говорит серьезно. Томас даже почти пожалел ее.
— Я не… Я ни в чем тебя не упрекаю, Пат, — сказал он. — Но, понимаешь… Лучше будет, если ты уедешь…
— Но почему? Почему?
— Я был там, — с трудом выдавил он из себя.
— Где?
— В «Кипре». Я видел…
— Что ты видел?
— Дэвида. Он умер.
— Дэвид умер?
Сцена изумления была сыграна безукоризненно: прекрасные чистые глаза широко раскрыты, губы дрожат, руки замерли в скорбном порыве.
«Переигрывает, — подумал Томас — Чуть побольше естественности, и я бы поверил». И, даже думая так, он готов был поверить… Но нет, он не хочет и не может отступать.
— Хватит ломать комедию. Это ты столкнула его.
— Я? Но когда? Где?
Это было уж слишком. Томас не выдержал.
— Шлюха! — крикнул он. — Грязная девка! Ты что же, дураком меня считаешь?
— Но, Том, я ничего… ничего…
— Ах, конечно, ты ничего не знаешь, ничего не ведаешь, ты ничего худого не сделала, ты просто бедная жертва! В течение двух недель тебя держал взаперти какой-то хромой негодяй, он тебе угрожал, он шантажировал твоего бедного мужа! Потом он его убил, а тебе в суматохе удалось ускользнуть, и теперь ты не знаешь, что тебе делать! Дура несчастная, иди расскажи все это в полиции, может, они тебе и поверят. Но со мной-то зачем эти игры? Ты что же, забыла, что я знаю каждый твой шаг, что я тоже замешан в этой истории, что…
Пока он говорил, лицо Патриции стало совершенно другим — мускулы напряглись, рот перекосился, глаза превратились в узкие щелочки; теперь перед ним была не несчастная, загнанная женщина, которая потрясена свалившимся на нее горем, а разъяренная тигрица. И когда она заговорила и Томас услышал резкий, металлический голос, он с ужасом понял, что он всегда заблуждался; он думал, что она его любит, но она никогда никого не любила, кроме себя; он думал, она поступает так потому, что несчастлива в браке, но ею двигали только алчность и злоба. Он обманулся так же жестоко и глупо, как Дэвид, и, когда минутою раньше, в приступе гнева, он бросил в лицо ей оскорбительные слова, он даже не подозревал, насколько слова эти были точны. Патриция всегда была грязной девкой и шлюхой.