Современный французский детективный роман
Шрифт:
Внезапно я вздрогнул: внутри сарая забрезжил свет — то ли зажгли свечу, то ли керосиновую лампу, не знаю, но какое-то мерцание появилось. Значит, они были там. Пора было действовать. Прежде чем войти, я все же решил сперва обойти сарай со всех сторон; оказалось, что он гораздо обширнее, чем я думал сначала. Собственно, это был даже не сарай, а множество примыкающих друг к другу лодочных ангаров. Из-за тумана я так и не смог определить, где же кончается все это сооружение.
Мое открытие еще больше меня встревожило. Кто мог поручиться, что это нагромождение построек не служит пристанищем
Как раз в это мгновенье часы в Мейднхеде пробили полночь. Свет в слуховых окошках сарая погас. Я вытащил из кармана револьвер, снял его с предохранителя и храбро шагнул в сарай.
И мгновенно понял, что совершаю безумие. У меня не было с собой даже карманного фонаря! Я прошел несколько шагов, пытаясь как-то сориентироваться в темноте; единственным источником света была смутно белевшая щель в двери, которую я оставил приоткрытой. Я наткнулся на связку канатов, чуть не выронил револьвер, громко выругался, потом крикнул:
— Есть здесь кто-нибудь?
Никто не ответил, но в нескольких шагах от себя я услышал чье-то дыхание.
Тогда я ринулся вперед, но тут же стукнулся об острый нос лодки и, взвыв от боли, упал на колени.
В эту секунду мне в лицо ударила вонючая струя какого-то газа. Я успел почувствовать запах хлороформа и потерял сознание.
Глава двадцать вторая
Голова раскалывалась, все плыло вокруг. Был ли это я, Дэвид Тейлор? Был ли я еще жив? Может быть, это и есть смерть — мучительная тошнота и медленно кружащийся вокруг тебя мрак? Но что-то живое во мне все же шевелилось. Единственное чувство, единственная мысль: Патриция. Где Патриция? Следом пришли еще два чувства, вернее, два ощущения: холод и боль. Да, прежде всего холод: я ужасно замерз. Но если мне холодно, значит, я не умер — разве мертвецы чувствуют холод? И еще я ощутил боль, не ту смутную тяжесть в мозгу, с ощущением которой я очнулся, а резкую колющую боль во всем теле — в голове, в руках, в ногах. Я захотел пошевельнуться, но не смог. Меня будто парализовало. Но мне удалось открыть глаза. Постепенно чернота стала бледнеть, потом синеть, потом замерцала. Слух тоже ко мне возвратился, я услышал какой-то однообразный, непрерывный шум, словно… словно что? Словно плескалась вода. Да, это был шум воды. А смутное мерцанье, которым сменилась недавняя кромешная тьма, может быть, это мерцанье звезд? Я снова попытался пошевелиться, и на сей раз мне удалось приподнять голову. После этого я долго отдыхал, потом наконец сел. Но тут же вынужден был снова лечь на спину, потому что все закружилось перед глазами; но я уже твердо знал: я жив и, кажется, невредим.
Головная боль, ощущение холода и сырости стали невыносимы. Надо было что-то делать. С бесконечными предосторожностями я перевернулся на живот и встал на четвереньки. Головокружение усилилось, меня стошнило, после чего сразу стало легче. Ко мне возвращалось сознание.
Я находился на узкой полоске
И тогда я вспомнил. Темза… Мейднхед… Сарай! Да, конечно, сарай. Патриция, Рихтер, пять тысяч фунтов! Последняя мысль подстегнула меня, я встал на ноги. Пошатнулся, но не упал. Действие хлороформа понемногу ослабевало.
Мне было худо, я дрожал от холода, но я не был ни мертв, ни ранен. Значит, мерзавцы схватили меня, усыпили, но по какой-то необъяснимой причине сохранили мне жизнь. Я проверил карманы. Пакет с пятью тысячами фунтов, разумеется, исчез, как и все мои документы. Я с облегчением вспомнил, что паспорт остался в гостинице.
Но Пат? Что они сделали с Пат?..
Прежде всего следовало известить полицию Я поступил как последний дурак, что ввязался в это дело один. Но чтобы позвонить в полицию, нужен дом, телефонный аппарат… В какую сторону мне идти? Я совершенно не понимал, где я. Приглядевшись к течению Темзы, я сообразил, в каком направлении Лондон, но я не знал, нахожусь ли я выше или ниже Мейднхеда. Я всматривался в темноту, но лодочного сарая, куда меня так ловко заманили, не увидел. Должно быть, меня оттащили довольно далеко от него.
Оставаться здесь дольше было нельзя; я дрожал от холода — чего доброго, схватишь воспаление легких. Любой ценой надо было добраться до какого-нибудь жилья. Я повернулся спиной к реке и, с трудом переставляя дрожащие ноги, побрел в ту сторону, где небо было немного светлее. Первые шаги давались особенно тяжело, я несколько раз валился в траву и с трудом переводил дух. Но понемногу чувство равновесия восстановилось, я пошел немного быстрее.
Я очутился на какой-то луговине, явно запущенной или вообще не возделанной, как это часто бывает по берегам рек. Было ли это частным владением? Не знаю. Пройдя около четверти часа, я уперся в ограду; пришлось свернуть влево. Метров через сто ограда кончилась. Я опять пошел прямо и скоро вышел на покрытую щебенкой дорогу.
Здесь я довольно долго простоял в нерешительности. Куда идти, направо или налево? Что это за дорога? Та, что идет из Лондона в Рединг и проходит через Итон? А может, это какой-то проселок? Уйдя от реки, я столько раз менял направление, что совсем потерял ориентировку. А ночь становилась все темней…
Но вскоре вдали послышался шум мотора, слева во тьме загорелись два ярких глаза. Машина! Я был спасен. Решительно шагнув в освещенный фарами участок, я стал размахивать руками. Машина остановилась метрах в двадцати от меня, из нее вышел рослый молодой человек в хорошем костюме и направился ко мне.
У меня не было времени обдумать, что я должен ему сказать; говорить в этой ситуации правду, наверно, не стоило, мне бы все равно не поверили…
— Я ужинал в Мейднхеде, — торопливо заговорил я, — потом решил пройтись вдоль берега, и внезапно мне стало плохо. Очевидно, я заблудился и теперь не имею понятия, где нахожусь…
Молодой человек смотрел на меня с удивлением; должно быть, вид у меня был весьма жалкий, и он, пожалуй, решил, что я немножко не в своем уме… Но видимо, это был воспитанный молодой человек, из хорошей семьи, и он не стал ни о чем меня расспрашивать.