Современный Румынский детектив
Шрифт:
Мой взгляд останавливается на ногах самоубийцы: на них синие носки, чуть приспущенные — видимо, от движения, когда он отбросил трехногий табурет, на котором стоял. Медленно поднимаю взгляд выше: джинсы, сильно вытертые на коленях… широкий кожаный пояс с пряжкой, голубая вылинявшая манка, тесно обтягивающая широкую, сильную грудь, на майке — печатными буквами надпись: «Harward», и я уже заранее жду, что в следующее мгновение увижу лицо, заросшее неухоженной бородой… Петля вокруг шеи, голова склонилась на сторону… Нет, я не угадал, он не носил бороды, только волосы длинные, да и то не
Я оборачиваюсь к остальным, они в полнейшем молчании наблюдали за тем, какое впечатление произвело на меня место происшествия.
— Сфотографировал? — спрашиваю я майора Григораша и не узнаю собственного голоса.
— Да.
Я исхожу потом. Жарища. Ослабляю узел галстука и расстегиваю ворот рубашки. Сколько же набилось на чердаке народа! Прокурор Бериндей, майор Григораш, мед-эксперт Патрике да еще какой-то маленький лейтенантик — видать, представитель отделения милиции, а в проеме дверей застыл Поварэ.
— Труп опознан? — спрашиваю. Отвечает мне прокурор:
— Кристиан Лукач, двадцати четырех лет, родом из Лугожа, студент последнего курса Института декоративного искусства…
Прокурор хотел было продолжить, но я его прерываю жестом. Мне надо уточнить свои наблюдения, и первая мысль, которая приходит в голову, удивляет меня самого: «Не место красит человека, а человек — место». Но я тут же догадываюсь, отчего мне пришло это на ум: юноша, живший здесь еще несколько часов назад, украсил, как мог, свое жилье, превратив его из простого чердака в целую вселенную.
Потолок — собственно, это внутренняя поверхность крыши — оклеен вместо обоев разномастными афишами кинопроката, иллюстрациями, вырезками из румынских и зарубежных журналов, плакатами… Кажущийся их беспорядок тем не менее подчинен какому-то графическому замыслу, который мог бы расшифровать и объяснить разве что какой-нибудь ученый-искусствовед. Постель — широкий матрац с отпиленными ножками — едва возвышается над полом. На постели зеленое покрывало из крестьянской пряжи, слева от нее — ночник с абажуром, тоже, вероятно, сделанным самим хозяином. Нагибаюсь, зажигаю лампу, на абажуре высвечивается реклама какой-то авиакомпании: от Бухареста, обозначенного на абажуре Триумфальной аркой, тянется прямая линия к Эйфелевой башне и дальше, пересекая океан, к статуе Свободы. А оттуда маршрут проходит через Мехико, Бомбей, Токио, Москву… Уж наверняка, ложась спать и зажигая эту лампу, Кристиан Лукач отправлялся в воображаемое кругосветное путешествие.
Слева же от постели, поверх домотканого покрывала, тянется белый электропровод. Один его конец включен в розетку штепселя, на втором конце — ни к чему не подключенный штекер… Провод, вероятно, от магнитофона или от еще чего-нибудь в этом роде…
Обвожу взглядом комнату. Здорово поработал Кристиан Лукач, чтобы привести в божеский вид свой чердак! Полотняная занавесь, расписанная разнообразными геометрическими фигурами, непонятным образом радующими взор, отделяет жилую часть мансарды от кухоньки: раковина с водопроводным краном, холодильник, переносная газовая плитка, кухонный шкафчик, уставленный тарелками,
— Ты снимал на цветную пленку? — неожиданно для самого себя спрашиваю Григораша, словно эта проблема кажется мне наиважнейшей при знакомстве с местом происшествия.
— Да. Я хотел бы снять и на кинопленку.
— Камера при тебе?
— Нет, но я мог бы вернуться завтра…
— Не вижу необходимости.
У остальных лица тоже не больно веселые. А прокурор просто исходит нетерпением завершить хотя бы предварительные формальности.
— И никакого письма? Ни записки?..
Отвечает мне на вопрос не прокурор, а маленький лейтенант из отделения милиции. Называет свою фамилию и обращается ко мне по уставу. Совсем молоденький, наверное, только что выпущен из офицерского училища.
— Мы искали повсюду, по всем углам, но нашли только сберегательную книжку с вкладом в семнадцать тысяч пятьсот лей, а письма никакого… Хотя известно, что самоубийцы оставляют письма на самом виду…
Так-то оно так… В девяноста восьми случаях из ста письма действительно лежат на виду. Правда, бывают и исключения… Я поднимаю глаза на прокурора и, прежде чем начать обмен мнениями, спрашиваю его не без упрека:
— Зачем я-то вам понадобился? Только потому, что не нашлось традиционного прощального письма?
Но прокурора этим не уязвишь. Он поглаживает себя по подбородку и устало улыбается.
— Причин целых три, — начинает он издалека. — Первая: отсутствие письма. Вторая: положение трупа в петле, И наконец, третья: на кухонном шкафчике найдена ампула из-под морфия.
— Использованная? — настораживаюсь я. Очередь Григораша вступить в разговор:
— Использованная. Судя по всему, морфий был извлечен из нее с помощью шприца, с тем чтобы сделать инъекцию…
— А шприц где?
— Не найден, — отвечает мне прокурор.
Теперь его черед смотреть на меня с упреком: как это я мог подумать, что он решился бы вызвать на место происшествия работников угрозыска без достаточно серьезных оснований?!
Приходится с ним согласиться, никуда не денешься.
Прошу лейтенанта подвинуть ко мне табурет. Остальные не сводят с меня глаз. Взбираюсь на табурет и внимательно исследую петлю. Мне не нужно особых усилий, чтобы понять, что и вторая причина, упомянутая прокурором, вполне основательна. Петля неплотно стянута вокруг горла, пострадавший был удушен не мгновенно, смерть Кристиана Лукача была, несомненно, медленной и мучительной. Спускаюсь с табурета и вторично спрашиваю Григораша, все ли он сфотографировал… Мне не надо уточнять: он понимает, что я имею в виду.
— Да.
— Ну что ж, капитан, убедились сами? — Теперь у прокурора вовсе не усталый голос, совсем даже наоборот, по-моему.
Я киваю на доктора Патрике, великого специалиста по вскрытию трупов, всегда спокойного, рассудительного, сдержанного.
— Убедиться окончательно может только он.
Патрике согласно кивает в ответ и спрашивает, можно ли вынуть труп из петлн и увезти на судебную мед-экспертизу. Этим вправе распоряжаться лишь прокурор, но он просит врача не торопиться и задает общий вопрос: