Шрифт:
Если вслушиваться в тишину, можно услышать ее шепот, ее мелодию, перкуссией к которой будет воплощаться стук твоего сердца. Я был за оградой кладбища мартовской ночью и курил сигарету, рассматривая божественные недра Млечного пути. Я давно подметил, что прекрасное порой можно встретить в самых неожиданных и отвратительных местах, как например, тогда, когда я подрабатывал в морге и случайно влюбился в прекрасное мертвое эмо с разорванными на запястьях венами. Я помню ее лицо. Она была словно кукла, живая, вот-вот откроет свои накрашенные тьмой глаза, печально улыбнется, поигрывая исколотым языком со своими «подковами» в нижней губе. А я буду ее любить, любить
Наш маленький городок считал нас придурками, и обывательски продолжал именовать «готами». Но почитателями готики мы бы больше не являлись, мы переросли ее, прекрасную, и отправились прямо в преисподнюю, услаждаясь сырым свежим блэк-металлом. Это была музыка, сводящая с ума. Музыка, вводящая в транс и стирающая в сознании современность, словно адская машина времени, перемещающая нас, накуренных и пьяных, куда-то за темный горизонт минувших столетий, прямиком в раннее средневековье на варварский Праздник Крови, будь то смертельный бой, жертвоприношение или какой-либо иной ритуальный мрачный солнцеворот. Это было восхитительно, то, что мы испытывали тогда, было воистину достойно богов, в нас словно оживали те силы, которые звучали из-под земли, так мы ощущали свою перворожденную сверхъестественность. Эта музыка заставляла быть сильнее, внушала быть сильнее, заставляла не бояться смерти, и внушала бессмертие. Я верил только этой музыке, ибо она была напрочь лишена лицемерия. Я верю ей до сих пор, она не разу меня не подставила и не предала. И, клянусь, буду верить всегда….Зубодробильное «мясо» BURZUMа, LIMBONIC ART, HIPOCRISI и прочих тяжких блэкушных команд, включая пэгэн в форме FALKENBACH, AJJATTARA и FINNTROL надрывало нам извилины порядка трех лет, перевернутые кресты и пентаграммы заполонили наши комнаты, Сатанинская библия Энтони ЛаВея стала настольной книгой, панические истерики соседей по подъезду, крестящиеся при виде нас бабульки – все это стало обыденной жизнью. Мы упивались этим хаосом, в которой повергали все, окружающее нас…весенние ночи, проведенные на кладбищах под зловещий саунд BОRKNAGAR в наркотических медитациях и спиритических ритуалах. Марихуана, алкоголь, какие-то бомжи, жарившие на огне собачье мясо и мы, оголодавшие после «приходов», в охотку сжирающие «песий» шашлык… От абсента и «травы» по дьявольской ли воле, или по воле прогрессирующей
Мама записала меня к психиатру, а на следующий день мой друг Аббат покончил с собой, повешавшись на своем шипованном ремне. Мы сожалели? Нет… мы были шокированы. Родители моего друга прокляли меня и грозились застрелить, обвиняя меня в дурном влиянии, якобы, вследствие которого их сын ушел в небытие. На похоронах я едва не отправился в могилу следом за покойным Аббатом с твердой подачи его разгневанного скорбящего отца. Из моего разбитого носа закапали струйки крови. Я молча утер кровь рукавом своего черного кожаного плаща и не двинулся с места. Мне было плевать. И огребать люлей тоже было не редкость, поэтому лет с пятнадцати я активно занимался в спортзале и наработал на своем тощем теле неслабый рельеф, однако, качком не стал.
Таким образом, в этом грешном смердящем мире мы остались вдвоем с Копполлой, словно два случайно выживших диверсанта. Наш маленький городок, захлестнутый волной безумия на фоне страшной смерти Аббата, хотел нас сжечь, мракобесие заполонило умы обывателей и нас подвергали самым настоящим гонениям, которые мы выносили со стойкостью и нерушимостью, как и подобало настоящим металлистам. Мы стали воистину отверженными, изгнанниками, и в этом нам виделась тотальная, бесконечная, кровавая романтика одиночества, страдания и боли. Наш поп объявил нас анафеме, гопники открыто забрасывали нас камнями и многие, порицавшие их раньше за беспредел, тоже тянулись к булыжникам, что в последствии летели в наши спины.
Двоякая слава держала меня на слуху в школе: одни боялись меня, настороженно и презрительно поглядывая, другие сходили с ума, пытаясь подружиться, хотя любое общение со мной строжайше воспрещалось дрожащими за своих чад родителями. Я был кумиром отдельных элементов, тем вожделенным героем, недосягаемой звездой с неба, мрачным хранителем непостижимых тайн, при виде которого челюсти отпадали автоматически до уровня колен. И это при всем притом, что в школе я особо не выделялся, ну, разве что длинными собранными в хвост волосами, темной одеждой и серебряной пентаграммой, болтающейся у меня на шее, на цепочке. Весь мой пугающий облик открывался ближе в ночи, когда я, придя домой, распускал волосы и доставал всю свою сатанюжную атрибутику, словно доспехи, для облачения и защиты, прежде чем выйти в ночной город к друзьям, подобным мне. Мои поклонницы переоделись в черное, объявили себя готессами и старались мне понравиться, напуская на себя загадочный вид, от которого мне делалось необычайно весело. Так образом, я отведал женской сущности одной из них аккурат под Рождество. Искушенная блудница обучила меня, несмышленыша, даровала мне сакральные знания тайны плотского совокупления, я вошел во вкус, отчетливо осознавая, зачем стоит жить. Я явственно ощутил внутри себя зверя, Самца, я стал покорять женские плоти, я научился наслаждаться ими, играть, оттягивая сладостный момент погружения в рай. Они все, почему-то, были на одно лицо, они одинаково пахли…пахли глиной…пустые глиняные кувшины, полные лишь ледяного эха… неимоверно глупые, бессмысленные. Я брал от них то, чего хотел, а потом просто уходил. Они жалели обо мне, а я – нет. Я и Коппола были крещены смертью, побратимы одной потерей, и это было серьезно, намного серьезней малолетнего фетишизма и неконтролируемых подростковых сексуальных прихотей. Стоило мне первый раз переспать с девушкой, как на утро я проснулся совершенно волосатым, темная жесткая щетина поборола весь юношеский пух в одночасье.
Конец ознакомительного фрагмента.