Совсем не Аполлон
Шрифт:
— Классные стихи. Правда, Лаура?
— Да, хорошие.
Я проклинала свой скудный словарный запас. Собрав всю храбрость, какая имелась, я сказала:
— Здорово, что она прочла такое длинное стихотворение наизусть. Та, что читала первой.
— Это точно! — подхватила Анки Вестерберг на своем певучем диалекте, энергично кивая. Кудряшки качались в такт. Она продолжила: — И какая концентрация, какая связь с публикой! Значит, можно говорить с закрытыми глазами, а контакт со слушателями будет лучше обычного. Надо попробовать.
И она
Вдруг кто-то крепко схватил меня за руку.
— Привет, Лаура, и ты здесь? — это была Ленина мама. Она все держала меня за руку, слишком долго, даже неловко стало. Посмотрела на меня, потом на Андерса Страндберга и на Анки Вестерберг с затаенным восхищением во взгляде, кивнула в знак приветствия. Потом решительно повернулась ко мне.
— Лене очень одиноко. Ты могла бы и позвонить.
Громко. Резко. Обвиняюще. Как удар под дых.
При всех. У меня защипало глаза, лицо окаменело. Я открыла рот, но не нашлась, что ответить. Выглядела, наверное, дурочкой. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, лицо тоже каменное. Посторонилась, пропуская людей, двигающихся к выходу, а потом и сама пошла прочь, не сказав больше ни слова.
Мне хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, лишь бы не стоять перед этими людьми. Глядя исподлобья, я видела, что Андерс Страндберг внимательно смотрит на меня. Взглянула на Стефана. Он еле заметно покрутил указательным пальцем у виска — кажется, понял. Я посмотрела на остальных, чувствуя неловкость: наверное, раз я виновата, то должна что-то сказать, завершить разговор. Но Андерс Страндберг меня опередил.
— Подвезти вас домой? Нам по пути.
— Лучше не надо, — отозвался Стефан. — Если машина та, старая.
Андерс Страндберг бросил на меня нарочито серьезный взгляд:
— А ты? Поедешь на «Саабе»? Он не совсем новый, конечно, но техосмотр вчера прошел.
Стефан презрительно хмыкнул:
— И сколько же пришлось отстегнуть?
Неприятное ощущение стало рассасываться.
— Среди автомобилей бесподобен, — сказала я.
— Что?
— Когда я была маленькая, у нас был «Сааб». Однажды я спросила папу, как расшифровывается название, и он ответил — «Среди Автомобилей Бесподобен».
— Слыхал? — Андерс Страндберг засмеялся, глядя на Стефана.
Анки Вестерберг взяла меня за руку — куда мягче и приятнее, чем Ленина мама.
— Помни, что я жду твоих новых текстов.
— Хорошо.
Андерс Страндберг пошел за своей курткой. Мы со Стефаном тоже стали одеваться.
— Ленина мама с тобой не очень-то вежлива.
— Да уж. Но им сейчас нелегко. Будет развод.
— Ага, но все равно неприятно.
Он надел меховую шапку, дружески похлопал меня по спине и спросил шутливым тоном:
— Ну, каково тебе среди культурной элиты?
— Чего?
— Ну, ты ж теперь с Анки Вестерберг дружишь.
— Я в этом всем не разбираюсь. Кто элита, кто не элита.
— Скоро все поймешь. Но вот пишет ли культурная элита тексты песен
— Нет уж, такими вещами элите заниматься не пристало.
Андерс Страндберг позвал нас. Мы шли бок о бок через фойе, он смотрел прямо перед собой и вдруг сказал:
— И он еще ругает мою машину. В такой-то шапке!
Машина и вправду была не новая. И садиться в нее было ужасно холодно — все же простояла на морозе два часа без подогрева. Завелась она, впрочем, с первой попытки. Андерс Страндберг включил обогреватель и вентилятор. Я сидела, сунув под себя руки в варежках, чтобы не застудить что-нибудь важное ненароком, и попросила подвезти меня первой — не было ни малейшего желания появляться у своего дома в машине Андерса Страндберга наедине с ним самим. Не очень хочется смахивать на американскую старшеклассницу, которая возвращается с первого свидания.
— Спасибо, что подвезли, до свидания! — сказала я и захлопнула дверцу.
18
Открывая дверь в класс, я почувствовала, как в груди будто бы что-то зашевелилось. Сердце забилось чаще. Кровь словно лишний круг по телу пробежала.
Стефан, как обычно, сидел вместе с Йеспером за последней партой, даже смотреть не пришлось. Месяцем раньше я бы даже не вспомнила о них, входя в класс. Несколькими днями раньше я просто села бы рядом с ними, ни о чем не думая. Но теперь все было как-то по-другому. Стефан побывал у меня дома. Мы вместе провели субботний вечер. Я неуверенно взглянула в их сторону. Стефан осторожно улыбнулся мне и быстро повернулся к Йесперу. И оттого, что он так быстро отвернулся, я села за другую парту — ближе к двери.
Лена посмотрела на меня, проходя мимо. Задержалась на мгновение, набрала воздуха в легкие, словно собираясь что-то сказать, но все же не остановилась. Может, мама рассказала ей, что видела меня в библиотеке? Может, и с кем я была — тоже рассказала? Узнала ли она Стефана? Сказала ли, как крепко схватила меня за руку?
Если Ленина мама не узнала Стефана, если она не упомянула о нем, говоря с Леной, то никто, кроме нас самих, не знает, что мы ходили в библиотеку вместе. И кроме Андерса Страндберга, конечно. И Йеспера, если Стефан ему рассказал. Но его осторожная улыбка и то, как быстро он отвернулся, говорили об обратном.
Не было, конечно, ничего особенного в том, что мы сходили туда вместе. И все же это было удивительно. Как и то, что он пришел ко мне домой и принес кассету со своей мелодией, предложив встретиться тем же вечером. Удивительно, что сказал: «Ты много думаешь, да?»
Интересно, а Стефану все это тоже кажется удивительным? Это ведь он все придумал: что я могу написать текст на его музыку, что можно зайти ко мне домой, потом вместе пойти в библиотеку. Может быть, и отвернулся он так быстро потому, что для него все это тоже было необычно? Или, может быть, дело в том, что со мной было скучно — так скучно, что он уже и сам не рад своей затее?