Сойка-пересмешница
Шрифт:
Мне трудно привыкнуть к тому, чтобы находиться под землей так долго.
Но после загадочного нахождения розы, я впервые за долгое время чувствую себя в безопасности. Я кошусь на дверь с табличкой 307, представляя вопросы моей семьи.
– Что мне им рассказать о Двенадцатом?
– спросила я у Гейла.
– Я сомневаюсь, что они будут спрашивать о деталях. Они видели, как он горел. Больше всего их беспокоит, как ты справляешься с этим, - Гейл погладил меня по щеке.
– Как и меня.
На миг я прижалась к его руке.
– Я справлюсь.
Затем
Он особенно самодовольно на меня посмотрел, когда она перевязывает ему шею голубой ленточкой. Моя мама прижимает свадебное фото к груди, а затем помещает его вместе с книгой о растениях на наш казенный комод.
Я повесила папину куртку на спинку стула. На некоторое время это место показалось мне домом. В итоге я решила, что поездка в Двенадцатый не была пустой тратой времени.
Мы вместе спускались вниз в столовую в 18:30 - на обед, когда зазвучал комуникатор Гейла.
Он выглядит как большие часы, но получает письменные сообщения. Получить комуникатор - это особая привелегия, которая предназначена для тех, кто очень важен, Гейл получил этот статус при спасении граждан Двенадцатого.
– Им нужны двое из нас в управлении, - произнес он.
Отставая на несколько шагов от Гейла, я постаралась собраться, набраться уверенности чтобы быть непреклонной Сойкой - Пересмешницей на собрании. Я замешкалась в двери управления, высокотехнологичной комнаты военных совещаний, укомплектованной компьютеризированными говорящими стенами, электронными картами показывающими передвижения отрядов в разных дискритах, и гиганским прямоугольным табло с панелью управления, которою я не собиралась трогать.
Никто не заметил меня, хотя все уже собрались возле телевизионного экрана в дальнем углу комнаты, который круглосуточно показывал телепередачи Капитолия. Я думала, что смогу улизнуть, когда Плутарх, чья полная фигура заслоняла телеэкран, заметил меня и настойчиво подозвал присоединится.
Я неохотно подошла, стараясь представить, как это может меня заинтересовать. Всегда одно и то же. Съемки войны. Пропаганда. Повтор бомбардировок Дистрикта 12.
Угрожающее заявление от Президента Сноу. Это достаточно занимательно - видеть Цезаря Фликермана, неизменного ведущего Голодных игр, с его разрисованным лицом и забавным костюмом, готовящимся взять интервью. Все это забавно, пока камера не поворачивается, и я вижу что его гость это Пит.
Меня оглушило. На подобие утопающего, которому не хватает кислорода, я задыхаюсь и издаю стон одновременно, от неожиданной боли.
Я отталкиваю людей
Ничего нет. Пит выглядит здоровым. Его кожа светится, безупречна, как и все тело будто отполировано. Его восстанавливали, серьезно. Я не могу сопоставить это изображение с избитым, растерянным мальчиком, который преследует меня во снах. Цезарь удобнее устраивается на стуле напротив Пита и пристально смотрит на него.
– Что же... Пит... с возвращением.
Пит слегка улыбнулся.
– Держу пари, вы думали, что уже взяли у меня последнее интервью, Цезарь.
– Признаюсь, я так и думал, - говорит Цезарь.
– Ночью перед Двадцатипятилетием Подавления... что ж, разве кто-нибудь думал, что мы увидим тебя снова?
– Определенно, это не являлось частью моего плана, - говорит Пит с хмурым видом.
Цезарь слегка склонился к нему.
– Я думаю, что всем нам было ясно, каков был твой план. Пожертвовать собой на арене, чтобы Китнисс Эвердин и ваш ребенок могли выжить.
– Так и было. Просто и ясно.
Пальцы Пита двигались по обитому материей подлокотнику.
– Но другие люди так же имели свои собственные планы.
– Да, у других людей были свои планы, - думаю я. Имеет ли Пит представление, что мятежники использовали нас в качестве пешек?
Как мое спасение воспринималось с самого начала? И наконец, по какой причине наш наставник, Хеймитч Эбернети, предал нас обоих, когда он лицемерил, что не имеет никакого личного интереса?
В последовавшей тишине, я замечаю складки, которые появились между бровями Пита. Он сам предположил или ему подсказали?
Но Капитолий не убил, и даже не наказал его. Сейчас это воскрешает мои самие смелые надежды. Я втягиваю в себя его собранность, крепость его тела и ума. Это проходит сквозь меня как морфий, который они давали мне в госпитале, притупляя боль последних недель.
– Почему бы тебе не рассказать нам о той последней ночи на арене?
– предлагает Цезарь.
– Помоги нам выяснить кое-что.
Пит кивнул, но заговорил не сразу.
– Та последняя ночь... рассказать тебе о последней ночи... ладно, прежде всего тебе придется представить, что чувствуешь на арене. Ты как насекомое, пойманное под чашей, полной горячего воздуха. И везде вокруг тебя - джунгли... зеленые, живые и тикающие.
Те гигантские часы отмеряют уходящее время твоей жизни. Каждый час обещает какой-то новый ужас. Тебе нужно представить, что прошло 2 дня, 16 человек погибли - некоторые из них защищая тебя. И вполне нормально, что оставшиеся 8 умрут к завтрашнему утру. Спасется один. Победитель. И согласно твоему плану, это будешь не ты.
Мое тело начало внезапно потеть от воспоминаний. Руки заскользили вниз по экрану и безвольно повисли по бокам. Питу не нужны кисти, чтобы нарисовать картины Игр. Он прекрасно это делает и на словах.