Союз молодых
Шрифт:
— Всего два человека, — сказал в объяснение Тнеськан и ткнул пальцем налево, в новую двадцатку, жену.
Митька протянул свои длинные руки налево и направо, схватил без церемонии за волосы ближайших соседей и протолкнул их вперед. Это означало наглядно: три человека — шестьдесят.
Начался торг. Хозяева спорить особенно не стали. Они выпили в мгновение ока русскую бутылку, не дали ни гостям, ни молодежи. Выпили и захмелели и запели, о чем кто думал. Впрочем, все они воспевали оленей, оленьи стада.
— Наша еда кругом нас на ногах
— Наша еда растет, пока мы спим, — вторила Чакыыт.
Рультына, младшая жена Тнеськана, пропела об оленьей красоте.
— Сучья костяные, безлиственный лес, проросший на тундре.
Она воспевала рога оленьего стада, которые, действительно, очень оживляют печальную плоскую тундру.
XV
Чем свет пастухи пригнали стадо и начался убой. Здесь надо было убить 30, а верст за десять подальше у хозяйского двоюродного брата Вельванто другие три десятка.
Пастухи, щеголяя удальством пред чужими гостями, не стали загонять убойных оленей в ограду из саней, все-таки поставленную по обычаю, и хватали оленей на ходу арканами. Все происходило с молниеносной быстротой. Раз! — и пастух остановил оленя на бегу арканом, потянул, захлестнул и быстро перебирает руками по ремню. И вот он схватился руками за рога и уверенно вонзает нож под левую лопатку. — Бабы, опростайте! — Женщины вспарывают брюхо и вываливают наружу требуху.
Максолы разобрали у чукоч запасные арканы и стали тоже хватать пробегающих оленей.
Андрейка бросил аркан первым и сразу промахнулся. Чукчи засмеялись.
Викеша молча достал из своей нарты собственный аркан, сплетенный еще матерью из тоненьких полосок кожи дикого оленя, и вышел на дорогу.
— Зачем аркан у тебя? — спрашивали с удивлением чукчи. — Ты разве оленный?
Викеша кивнул головой:
— Мои олени дикие!
Он стал на дорогу и бросил аркан в пробегавшего мимо оленя поймал его на огромном расстоянии, затянул, но не стал подбегать, а, напротив, потянул оленя к себе, стоя на месте. Ветвисторогий бык мотал головой и брыкался, но все же приближался к ловцу.
— Так и диких ловишь? — недоверчиво спрашивали чукчи. Об этом приеме ловли говорилось лишь в старых сказках.
— Кабы были, ловил бы, — ответил Викеша. — Ваши чукотские быки потоптали все мхи.
Это была старинная вековая распря между охотником на диких и пастухом домашних оленей. В прадедах у Викеши числился Пимка Чуванец, и костяное кольцо на аркане по преданию было от него.
Ружья максолы поставили в козлы и к ним определили часового. Теперь ружей было восемь. Чукчи подошли с любопытством.
— Чьи ружья, казачьи, якутские, «дальние»?
— Были казачьи, — сказал часовой, — а теперь стали наши.
— Все ваше будет наше! — прибавил он по-русски. Эта старинная формула получила на севере толкование революционное.
— А это что? — спросил с любопытством Рукват.
На нарте у Викеши
— А это моя серебрянка, — отозвался Викеша, почти с нежностью. — Серебрянка — сестрица моя… Смотря клеймо.
На вороненой стали стояло английское клеймо: John Bickering 1820. То был английский штуцер, попавший на Колыму столетие назад, с одною из ученых экспедиций.
Из этого самого ружья когда-то стреляла Ружейная Дука. И в нем для Викеши было от матери лучшее наследство и лучшее благословение.
Максолы оживились. И часовой замурлыкал негромко известную на Колыме песню ружья-серебрянки.
Мой, от Ванюшка по полюшку гулят, Серебряночку на плечиках таскат, Ну, пойдем, пойдем, ребятушки, гулять, Ну, пойдемте во дубравушку стрелять.— Ну, давайте в цель стрелять! — приставали чукчи. — Кто лучше.
— Жаль свинцу да пороху, — отозвался часовой.
Ему и его вопросителю вместе было, пожалуй, лет тридцать, не больше. Но последние два года состарили даже ребятишек. Колымские максолы чувствовали себя совсем взрослыми, вроде новых каких-то казаков.
— Надо по живому стрелять, — вмешался Викеша.
— Грех по оленям, — быстро отворили чукчи. — Расстреляешь оленье счастье.
Домашнего оленя при стаде колют ножом. Отбившегося в сторону, как дикого, можно стрелять из ружья.
— Тогда по людям, — сказал Викеша с задором. Чукчи разбудили в нем инстинкты древних казаков.
— Ого, по людям, ого! — зароптали чукчи. — Да разве ты дух — людоед?..
Эта воинственная раса чуждается напрасного убийства, по крайней мере, на словах. Викеша тряхнул головой.
— Ребята, запоем свою комсомольскую. — Он выговаривал правильно, не спотыкаясь на максе.
— Запоем, заводи!..
Как морские алеуты на походе были плуты. Они стрелками стреляли, мы из ружей отвечали…— Досельную затянул, — засмеялись недопески.
Викеша вместо новой завел старую досельную казачью боевую песню.
Их чукотская душа, а не стоит ни гроша. Ша, ша, ша, ша!Подхватили другие:
А не стоит ни гроша!..Если бы кто-нибудь из чукотских пастухов понимал по-русски, могли бы выйти неприятности. Впрочем, чукчи и русские часто обменивались такими взаимными любезностями и в прозе я в стихах.