Союз молодых
Шрифт:
Авилов пожал плечами.
— Люди людей убивают, — сказал он хладнокровно.
Наступило тяжелею молчание.
— Не сами от себя убиваем, — заговорил Авилов. — Бог тоже убивает.
— Какой бог, — с презрением ответил Викеша. На этой платформе он мог бы поспорить с отцом.
— Ну, все равно, природа, — отмахнулся отец. — Природа убивает. Мы только подражаем природе. Злее сто крат природа, чем зло человека.
— Она непонимающая, — сказал Викеша в извинение природе, — а люди должны понимать.
Авилов
— Ты охотник, да? — спросил он в упор. — Вы все тут охотники?
Викеша кивнул головой.
— Так вот же и вы убиваете весь год, зимою и летом, зверя и птицу и рыбу, питаетесь убийством.
Викеша слушал его внимательно, но, как прежде, враждебно. Это был как отрывок из северной сказки. Но в сказках всегда говорилось с одобрением: великий охотник и зверя, и птицу, и рыбу, все убивает.
— Чего приравнял, — сказал он холодно. — Нам так дано.
— Кем дано?
— Кем не дано, а дано.
Слова его дышали уверенностью человека, защищающего свое существование, источник своей жизни. Северный охотник не станет никогда вегетарианцем. Викеша готов был вскочить и крикнуть свой клич, охотничий и вместе комсомольский: «Даешь птицу!» как было на озере Седло.
— Кем дано?.. Да хоть сами себе дали!..
Авилов усмехнулся презрительно.
— Эк зацепило тебя. Уж правда, что сами себе дали. Дали себе право убивать и зверей и людей. Звери убивают для еды, а люди для убийства.
Он раньше говорил другое, но даже в его противоречиях была особая логическая связь.
— Пока вы не пришли, — сказал Викеша четко, — мы тут людей не убивали.
— Напрасно, — отозвался Авилов. — Надо людей убивать, только и спасение.
Он даже встал и глаза его вспыхнули странным огнем.
— Вот слушай. Российских народов полтораста миллионов. Из этого числа перебить десятую часть, ну, скажем, пятнадцать миллионов, а другие девять частей пускай остаются. Тогда, может, будет получше.
— Да уж вы перебили десятую часть, — возразил ему Викеша.
— Это раньше выходило, что десятую часть перебить, — заметил Авилов, — а теперь так выходит, что надо бы девять частей перебить, а десятую оставить, — вот тогда будет лучше.
Викеша посмотрел на отца с удивлением, не шутит ли он.
— Мы не хотим, чтоб нас перебили, — сказал он настойчиво.
— А не все вам равно? — отозвался Авилов насмешливо. — Все равно когда-нибудь умрете.
— Нет, все это неправда! — горячо заговорил Викеша. — Людей надо не бить, а учить, убийством да научишь.
В нем говорил инстинкт возрастающей жизни, живущей во всяком человеке, на юге и на севере.
— Вот вы бы нас учили, — сказал он опять. Это «вы» относилось вообще к югу, к мудреной Руси. — Прятали вы сыздалека, а что принесли, пулемет?
— Пулемет вышел из науки. Такая наука. Как объяснить,
— Слыхали про это, — отозвался Викеша, — Австрицкое, Русское, Пруцкое. А нашу Колыму буря и так донимает бесперечь. Зимой, когда дунет, — света не видно. Вон чукчи, я знаю, сидят взаперти и сказывают сказки. И каждая сказка доходит до присказки: «Ого, конец! Я убил ветер!» Это будто такие слова, чтоб вьюгу да ветер унять.
И Авилов сказал:
— Нас тоже буря подхватила и закинула сюда.
— А вы бы ушли, — предложил неожиданно Викеша.
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Ого, — сказал Авилов с внезапной веселостью. — А читал ты, был такой царь Атилла, владетель кочевников гуннов, так он миллион перебил и хвастал еще — где конь мой ступит копытом, там трава не растет.
— Не читал, — отозвался Викеша, — ведь меня не учили. Что знаю, сам научился. А вы бы ушли!
— Куда мы уйдем? — Авилов мотнул головой. — Нет, мы не уйдем.
— Так мы вас прогоним.
— Куда? Некуда!..
— Отсюда прогоним. Идите, откуда пришли.
Один спрашивал «куда», другой отвечал «откуда». Здесь был трагический узел борьбы: Авилов против Авилова.
Они сошлись близко и смотрели друг другу в лицо. Были оба такие высокие, такие похожие, и больше им нечего было сказать друг другу. Они договорились до конца. Авилов пришел убивать, а Викеша был призван сперва защищаться, а потом строить жизнь. В этом малолюдном краю убивать было некого, каждый убитый работник был как пробел в небольшом человеческом стаде.
Северный оленевод питается от стада, но когда стадо на ущербе, он старается размножить его и каждого оленя ценит, как клад, как святыню.
— Постой, — Авилов провел рукой по лицу. — А сюда ты зачем пришел? Убить меня хотел?
— Не тебя, пулемет.
— А, вижу. Снял часового, собирался испортить пулемет.
— Убить твой пулемет, — повторил Викеша. Для него пулемет был, как живое существо, страшнее Авилова. Убить пулемет — и крышка! Война войне.
— А мы другой привезем, — пообещал Авилов. — Ну, что мне с тобой сделать?
Викеша выпрямился.
— Ты меня родил, ничему не учил, теперь убей.
Авилов взял сына за руку и отвел его рядом в комору. Черноусова была большая торговая заимка, и Гаврила Кузаков тоже приторговывал мехами. И его черноусовский дом, так же как усадьба Макарьева в Середнем, имел, боковую пристройку, одновременно лавку и склад. В комаре были навалены связки мехов, хоть было их не столько, как в Середнем у Макарьева.
— Здесь ночуй, — сказал Авилов Вившие. — А этим дерьмом обернешься от мороза, — указал он презрительно на пачки лисиц и песцов. — Этому учить тебя нечего, этому сам научился. А завтра увидим, что делать.