Союз пяти. Гиперболоид инженера Гарина
Шрифт:
— Тогда — радио?
— Чтобы орать на всю Европу… Нет…
— Через третье лицо?
— Нет… Я понял, — сказал Вольф, — ваш Шельга молодчина. Дайте вырезки…
Он разложил их на коленях и внимательно стал прочитывать подчёркнутое красным:
«Всё внимание сосредоточьте на анилине». «Приступаю». «Место найдено».
— «Место найдено», — прошептал Вольф, — это газета из К., городок близ Н… «Тревожусь, назначьте день», «Отсчитайте тридцать пять со дня подписания договора…» Это могут быть
— Дальше, дальше, Вольф… «Какие меры вами приняты?» — это из К., спрашивает Гарин. На другой день в парижской газете — ответ Роллинга: «Яхта наготове. Прибывает на третьи сутки. Будет сообщено по радио». А вот — четыре дня назад — спрашивает Роллинг: «Не будет ли виден свет?» Гарин отвечает: «Кругом пустынно. Расстояние пять километров».
— Иными словами, аппарат установлен в горах: ударить лучом за пять километров можно только с высокого места. Слушайте, Хлынов, у нас ужасно мало времени.
Если взять пять километров за радиус, — в центре заводы, — нам нужно обшарить местность не менее тридцати пяти километров в окружности. Есть ещё какие-нибудь указания?
— Нет. Я только что собирался позвонить Шельге. У него должны быть вырезки за вчерашний и сегодняшний день.
Вольф поднялся. Было видно, как под одеждой его вздулись мускулы.
Хлынов предложил позвонить из ближайшего кафе на левом берегу. Вольф пошёл через мост так стремительно, что какой-то старичок с цыплячьей шеей в запачканном пиджачке, пропитанном, быть может, одинокими слезами по тем, кого унесла война, затряс головой и долго глядел из-под пыльной шляпы вслед бегущим иностранцам:
— О-о! Иностранцы… Когда деньги в кармане, то и толкаются и бегают, как будто бы они дома… О-о… дикари!..
— В кафе, стоя у цинкового прилавка, Вольф пил содовую. Ему была видна сквозь стекло телефонной будки спина разговаривающего Хлынова, — вот у него поднялись плечи, он весь налез на трубку; выпрямился, вышел из будки; лицо его было спокойно, но белое, как маска.
— Из больницы ответили, что сегодня ночью Шельга исчез. Приняты все меры к его разысканию… Думаю, что он убит.
Трещал хворост в очаге, прокопчённом за два столетия, с огромными ржавыми крючьями для колбас и окороков, с двумя каменными святыми по бокам, — на одном висела светлая шляпа Гарина, на другом засаленный офицерский картуз. У стола, освещённые только огнём очага, сидели четверо. Перед ними — оплетённая бутыль и полные стаканы вина.
— Двое мужчин были одеты по-городскому, — один скуластый — крепкий, с низким ёжиком волос, у другого — длинное, злое лицо. Третий, хозяин фермы, где на кухне сейчас происходило совещание, — генерал Субботин, — сидел в одной холщовой грязной рубашке с закатанными рукавами. Начисто обритая кожа на голове его двигалась, толстое лицо
Четвёртый, Гарин, в туристском костюме, небрежно, водя пальцем по краю стакана, говорил:
— Всё это очень хорошо… Но я настаиваю, чтобы моему пленнику, хотя он и большевик, не было причинено ни малейшего ущерба. Еда — три раза в день, вино, овощи, фрукты… Через неделю я его забираю от вас… Бельгийская граница?..
— Три четверти часа на автомобиле, — торопливо подавшись вперёд, сказал человек с длинным лицом…
— Всё будет шито-крыто… Я понимаю, господин генерал и господа офицеры (Гарин усмехнулся), что вы, как дворяне, как беззаветно преданные памяти замученного императора, действуете сейчас исключительно из высших, чисто идейных соображений… Иначе бы я и не обратился к вам за помощью…
— Мы здесь все люди общества, — о чём говорить? — прохрипел генерал, двинув кожей на черепе.
— Условия, повторяю, таковы: за полный пансион пленника я вам плачу — тысячу франков в день. Согласны?
Генерал перекатил налитые глаза в сторону товарищей. Скуластый показал белые зубы, длиннолицый опустил глаза.
— Ах, вот что, — сказал Гарин, — виноват, господа, — задаточек…
Он вынул из револьверного кармана пачку тысячефранковых билетов и бросил её на стол в лужу вина.
— Пожалуйста…
Генерал крякнул, подвинул к себе пачку, осмотрел, вытер её о живот и стал считать, сопя волосатыми ноздрями. Товарищи его понемногу стали придвигаться, глаза их поблёскивали.
Гарин сказал, вставая:
— Введите пленника.
Глаза Шельги были завязаны платком. На плечах накинуто автомобильное кожаное пальто. Он почувствовал тепло, идущее от очага, — ноги его задрожали. Гарин подставил табурет, Шельга сейчас же сел, уронив на колени гипсовую руку.
Генерал и оба офицера глядели на него так, что, казалось, дай знак, мигни, — от человека рожки да ножки останутся. Но Гарин не подал знака. Потрепав Шельгу по колену, сказал весело.
— Здесь у вас ни в чём не будет недостатка. Вы у порядочных людей, — им хорошо заплачено. Через несколько дней я вас освобожу. Товарищ Шельга, дайте честное слово, что вы не будете пытаться бежать, скандалить, привлекать внимание полиции.
Шельга отрицательно мотнул опущенной головой. Гарин нагнулся к нему:
— Иначе трудно будет поручиться за удобство вашего пребывания… Ну, даёте?
Шельга проговорил медленно, негромко:
— Даю слово коммуниста… (Сейчас же у генерала бритая кожа на черепе поползла к ушам, офицеры быстро переглянулись, нехорошо усмехнулись.) Даю слово коммуниста, — убить вас при первой возможности, Гарин… Даю слово отнять у вас аппарат и привезти его в Москву… Даю слово, что двадцать восьмого…
Гарин не дал ему договорить. Схватил за горло…
— Замолчи… Идиот!.. Сумасшедший!..