Создатель балагана

Верт Алексей

– Судьи приняли решение. Диос Парокл – дисквалифицирован, а его поимкой сейчас занимаются стражники. Проверив информацию Юргелио Корсо, мы пришли к выводу, что она правдива, хотя и не лишена доли поэтичности, однако… – здесь пришлось на несколько минут прерваться из-за нового всплеска бурной радости, заглушавшей даже рупор, – …однако эта информация не очень похожа на предсказание, а скорее на результат расследования. Поэтому судьи предлагают Юргелио Корсо сделать последнее предсказание на сегодня – обозначить будущее распорядителя, то есть меня. Чтобы не затягивать – предсказать

надо всего лишь то, что произойдет со мной сегодня вечером и завтра утром. Мы уверены, что для такого оракула, как Юргелио Корсо, это станет всего лишь формальностью.

«А вот я не уверен», – подумал Юлиус, начиная понимать, в какую гадость он вляпался. Требовалось что-то придумать. И срочно. И это что-то должно было удовлетворить и судей, и толпу. Иначе вскоре мошеннику светил путь Парокла – отступление с боем, улюканьем и погубленной репутацией.

– Это очень просто, – начал Корпс, продолжая лихорадочно соображать, обшаривая глазами толпу. – На самом деле вы обычный человек. И предсказать вашу судьбу, мой друг, с легкостью может даже неофит. Ну, к примеру, вот он.

В последний момент знакомое лицо мелькнуло перед глазами Юлиуса и, не успев понять, кто это, мошенник ткнул пальцем.

В Гераклида.

В горе-скульптора, горе-художника, горе-поэта… да что уж там – горе-человека.

Которому сейчас суждено было стать горе-предсказателем.

«Все просто, – убеждал Юлиус сам себя, пока Гераклид пробивался к сцене. – Всучиваешь ему книгу. Он пытается предсказать. Ты думаешь и тянешь время. Если что-то придумается – отбираешь книгу и делаешь, как надо. Если нет – делаешь ноги, пока все отвлеклись. Как-то так».

Скульптор, взобравшись на сцену, сиял, как начищенная пряжка на ремне особо ретивого воина. Корпс торопливо сунул ему книгу и шепнул на ухо: «Тяни время». Но понять, услышан ли приказ, не было никакой возможности. Вокруг шумели, кричали, неистовствовали, а большой округлый Гераклид чуть подпрыгивал, смешно взбрыкивая, и постоянно кланялся.

Юлиус не выдержал и наступил ему на ногу. В ответ на обиженный взгляд мошенник ткнул пальцем в книгу и многозначительно поднял брови.

– Я не совсем случайный человек, – заявил Гераклид. – Я – Гераклид Аквус – приложил руку к созданию этой книги.

«Чего-чего?» – поразился Юлиус. Этот идиот, кажется, считал, что его мазня как-то улучшила прекрасное сочинение Корпса.

– И сейчас я могу сделать предсказание, даже не заглядывая в нее. Уважаемый распорядитель сегодня вечером отправится ко сну. А завтра проснется и позавтракает. А еще вечером закончатся соревнования, и он вздохнет спокойно и устало. В наш просвещенный век люди, которые жертвуют собой ради других, живут в тяготах. Я познал это на себе и думаю, что все благородные мужи нашей страны ведут себя так же.

Гераклид умолк и улыбнулся. Юлиус чувствовал, как капля пота катится у него по спине. Вновь воцарившаяся под куполом тишина была гнетущей и выжидательной. На лице объекта предсказаний застыло недоумение, Аквус торжествующе улыбался. За всем этим Корпс как-то позабыл о намерениях сбежать и очнулся только, когда увидел, что судьи призывают распорядителя.

Однако –

противоестественно для самого – себя Юлиус не ринулся прочь. Он остался и смотрел на Гераклида, получавшего свою порцию славы. Помимо воли, Корпс чувствовал, что на лице у него появилось глуповато-простецкое выражение, которое ему очень часто приходилось видеть у других людей, когда те чувствовали, что их обдурили, но не могли понять, в чем именно.

Тем временем распорядитель вышел к публике:

– Судьи посовещались и решили: несмотря на то, что создатель этой книги не сказал ничего сверхнеобычного, он, тем не менее, прав. И совсем не нужно дожидаться вечера, чтобы доказать, что я действительно пойду спать, а утром встану и позавтракаю. Потому победа присуждается Юргелио Корсо и его учителю, который, без сомнения, вовремя пришел на помощь своему ученику…

Распорядитель покосился на Гераклида, а тот гордо вскинул голову и расправив плечи, отчего разом словно бы похудел и помолодел.

Дальнейшие события смешались в один большой ком.

Вот сияющий Гераклид получает из рук распорядителя огромный мешок с драхмами.

Вот толпа с приветственными криками провожает героев на вечерний поезд до Дельф.

Вот Гераклид на прощание читает людям свои дурацкие стихи, потрясает книгой, а затем, с криком: «Это мой вам подарок!» – бросает ее в толпу.

Таким образом, в себя Юлиус пришел только в комфортабельном купе, в котором кроме него и сжимающего мешок с деньгами Гераклида не было никого.

Сразу же, как только мозг начал работать, мошенник отобрал у своего «учителя» мешок; набросился на него с обвинительной речью по поводу потерянной книги; отмел все возражения, что на этой книге была картина Гераклида, которую тот и подарил «своим почитателям»; задумался о произошедшем; ворча и хмурясь, отсчитал примерно треть драхм и вручил скульптору; выругался; попытался вернуть деньги назад, но сам же себя остановил рассуждениями о том, что Гераклид их все же заработал; сунул мешок с монетами под подушку; потребовал у соседа даже не дышать и уж тем более не мешать спать до самого приезда; уснул.

Это был долгий и насыщенный событиями день. И Юлиус был очень рад, что он наконец-то закончился.

Глава четвертая.

Механизмы и магия

– …И улицы там полны цветущих деревьев. Тонкий аромат их волшебен, он проникает в легкие, а затем – и в сердца людей, кои прибыли к ступеням храма, дабы взглянуть сквозь тьму и мрак неизвестности на светлое будущее…

Юлиус приоткрыл глаза, зевнул и потер вагонное стекло. Перед въездом в полис поезд тащился немилосердно медленно. Немилосердно – потому что чем ближе к Дельфам они приближались, тем возвышеннее становился непрекращающийся поэтический бред Гераклида. Вместо того, чтобы спокойно сидеть на месте и смотреть в окно, тот вертелся, подпрыгивал, то и дело пихал Юлиуса локтем и, не смолкая, выдавал все свои познания о городе великих оракулов. Корпс сам себе толком не мог объяснить, почему он еще не задушил оратора подушкой, сохранял видимость спокойствия и даже поддерживал беседу.