Создатель звезд

Денкер Генри

— Можете повторить?

— Я попробую. Думаю, смогу.

— Это все, что я хочу.

Джеф высадил Манделла перед главным входом отеля «Беверли-Хиллз». Отъезжая, актер услышал чей-то голос: «Привет, Манделл! Здорово вы расправились с Колби!» Джеф не стал ждать ответа Манделла. Он вырулил на улицу, на бульвар Заходящего Солнца и поехал домой, обдумывая, как лучше всего рассказать о пережитом отцом во время Депрессии. К тому времени, когда он оказался возле дома, Джеф решил, что не станет готовиться заранее. Столь глубоко личная история прозвучит лучше

в виде экспромта, нежели после тщательных репетиций.

Он плохо спал в эту ночь, проснулся до рассвета и перебрался на диван, стоявший в кабинете. Утром он побрился, принял душ, выбрал строгий серый фланелевый костюм, голубую рубашку, одноцветный темный галстук и оделся для выступления перед комиссией и телекамерами.

Весть о его даче показаний загадочным образом разнеслась по городу. Когда Джеф вошел в зал, передние ряды были заполнены актерами и актрисами, пожелавшими продемонстрировать преданность, поддержку, благодарность.

Комиссия объявила, что список свидетелей исчерпан и работа в Лос-Анджелесе заканчивается. Манделл поднял руку. Он приблизился к микрофону и попросил комиссию выслушать Джефа Джефферсона, готового выступить от имени Гильдии киноактеров.

Опасаясь какого-то подвоха, председатель заколебался. Но Манделл проявил настойчивость; в его голосе звучала скрытая угроза. Посовещавшись с коллегами, Колби сдался.

Джеф занял место свидетеля, положил руку на Библию, произнес слова клятвы с такой убежденностью, что весь зал притих. Манделл составил список вопросов, которые он собирался задать, но председатель сам начал допрос. Он прощупывал Джефа в недружелюбной, враждебной манере. Но постепенно убеждаясь в невинности актера, Колби смягчился. Вскоре Манделл смог расслабиться; он понял, что председатель невольно подводит Джефа именно к тому, что Манделл просил его рассказать.

Джеф поведал о тяжелой жизни на ферме, о своей богобоязненной матери, об изнурительной работе отца, о своей собственной прерванной учебе и даже о попытке самоубийства, едва не предпринятой отцом.

Под конец Джеф произнес:

— Я так и не узнал точно, собирался ли он на самом деле покончить с собой. Но это не имело значения. Я пережил такой шок и испуг, словно он действительно сделал это. Если бы позже кто-то сказал мне, что есть способ предотвратить такие бедствия, уберечь других сыновей от подобных несчастий с их отцами, поддался бы я на эту пропаганду? Думаю, да, о чем бы ни шла речь.

Джеф посмотрел прямо в объектив телекамеры.

— Нет, я не связан с коммунистами. Не вступил в партию. Но после всего пережитого мною я не стану осуждать тех, кто сделал это.

Вся аудитория невольно зааплодировала. Хлопали в ладоши даже те люди, которые не имели отношения к киноиндустрии. Комиссия не задала больше ни одного вопроса. Председатель поблагодарил Джефа за его выступление, отметил лояльность, патриотизм актера, поблагодарил за то, что он явился для дачи показаний по собственной инициативе, без вызова. Свидетель мог покинуть кафедру. Слушания завершились.

Люди

обступили Джефа, чтобы пожать ему руку, хлопнуть его по плечу. Мужчины целовали Джефа в щеку. Все это попадало в объективы телекамер.

Когда Джеф и Манделл покинули зал, юрист отпустил свой автомобиль с шофером и принял предложение актера подвезти его в отель. В дороге Манделл казался подавленным, усталым, отнюдь не торжествующим.

Когда Джеф отметил это вслух, Манделл грустно произнес:

— Я ненавижу и тех, и других. Всех уверенных в своей правоте. Я сыт по горло такими людьми. Повидал их немало в Вашингтоне. Идеологов и политиков, экспериментирующих с человеческими жизнями. Приносящих больше зла, чем добра. Берегитесь их. Не позволяйте использовать вас.

Джеф кивнул, не отрывая взгляда от потока машин, хоть ему и хотелось посмотреть украдкой на Манделла. После недолгого молчания Манделл спросил:

— Вы считаете, что я использовал вас?

В первый момент у Джефа возникло желание ответить отрицательно и избавить юриста от новых укоров совести. Прежде чем Джеф успел ответить, Манделл продолжил:

— Да, это так. Но, надеюсь, ради доброго дела. Чтобы спасти от гибели многих невинных людей. Конечно, заодно мы выручили многих виновных. Я сожалею об этом. Но в целом, полагаю, мы принесли пользу. Сделали все, что зависело от нас.

— Как насчет Десятки? — спросил Джеф, имея в виду сценаристов, отказавшихся говорить.

— Их будут судить за неуважение к государству. И признают виновными. Им это известно. Партия выбрала их на роль жертв. Они согласились на это.

— Почему?

— Либо из-за строгой дисциплины, либо потому, что это позволит им ощутить себя центральными фигурами процесса, который будет слушаться в Верховном суде. Фанатики всегда видят себя в роли героев. Это превращает их в мучеников. И убийц.

— Но вы считаете, что мы сделали доброе дело? — спросил Джеф, ища одобрения.

— Мы поступили правильно. Защитили невинных.

Похоже, какая-то мысль встревожила Манделла.

— Скажите мне, среди них есть хорошие актеры?

— Двое, возможно, трое, — ответил Джеф.

— Подождите немного, и вы увидите, что произойдет с ними теперь, когда они стали мучениками. Их признают талантливыми, даже гениальными. Политические герои обладают поразительным даром создавать себе репутацию с помощью левых критиков. Через два-три года они станут самыми известными сценаристами в Голливуде.

Они подъехали к отелю. Манделл повернулся, чтобы взять портфель с заднего сиденья. Достав его, он снова посмотрел Джефу в глаза и сказал:

— После сегодняшнего вас вознесут на пьедестал. Однако вам следует сохранять бдительность. Если вы не намерены всегда подыгрывать боссам.

В голосе Манделла звучал искренний страх, порожденный личным опытом и разочарованиями.

Он протянул руку. Мужчины обменялись рукопожатиями.

— Будете в Нью-Йорке или Вашингтоне — загляните ко мне. У меня есть офисы в обоих городах. Еще раз спасибо.