Созерцатель скал

Кораблев Евгений

VI. В песках селенгинской Даурии

Солнце жжет нещадно почти отвесными лучами. В сугробах сыпучего песка нога проваливается по щиколотку, обжигается точно в огне. Обувь горяча, нельзя дотронуться. Босиком ступать – обожжешь.

Кругом – докуда хватает взгляд – пески. Только на горизонте чуть видна волнистая линия: не то облака, не то холмы, или священные бурятские «обо» и «обоны». Но в раскаленных песках – жизнь. То и дело раздается посвистывание тарбаганов, очень осторожных, которые не подпускают близко путешественников и тотчас скрываются в своих норках. Черными точками в безоблачном небе плавают орлы над

степью, выискивая добычу.

До Селенгинска можно ехать пароходом, избегнув всех неудобств путешествия по знойной песчаной пустыне. Но пароходик, совершающий рейсы вверх по Селенге из столицы Бурят-Монгольской Республики – Верхнеудинска – в Кяхту, ходит не каждый день. Путникам ждать его не хотелось.

– И когда только будет этот проклятый Селенгинск! – бормотал усталый Попрядухин, обливаясь потом.

Вампилун смеялся. Его коричневое скуластое, узкоглазое монгольское лицо тоже потно, но он, по-видимому, чувствовал себя превосходно.

Не удивительно! Этот потомок Чингисхана, с значком Кима на груди, вырос под степным солнцем, в раскаленных песках пустыни Даурии, и зной для него – родная стихия.

Созерцатель скал совсем застыл, каменное лицо его стало сероватым. Аполлошка раскис и мотался в седле, словно сонный. Он загорел от монгольского солнца, как бурят.

После полудня, когда стало окончательно невмоготу, Вампилун ткнул нагайкой в даль и сказал:

– Селенгинск.

Путешественники ударили по лошадям. Сначала никто, кроме бурята, не замечал города, потом неотчетливо показалась горсточка серых домишек, затерявшихся в песчаной безбрежной пустыне.

– Неужели это город?! – воскликнул Созерцатель скал. – В нем нет, вероятно, и тысячи жителей.

– Во всю жизнь другого такого не видел, – с презрением подтвердил Попрядухин. – Я был в нем лет двадцать назад. С тоски повесишься. Кругом пустыня. Дома песком занесло до половины, стоят с заколоченными ставнями. Во всем городе десятка деревьев не наберется. Около реки огороды. Только и есть зелени – табак разводят. Людей нет.

– Но ведь была, вероятно, городская дума?

– Дума-то была, да дел-то у ней не было. Раз в год, впрочем, устраивали всенародное собрание всех граждан Селенгинска.

– Выборное?

– Для выборов общественного... пастуха. Ни торговли там, ни промышленности – ничего. Барахляный городишко. Неизвестно, зачем существует.

Со степи начиналась улица Селенгинска. Широкая с низенькими домишками, представлявшая те же сугробы песку, которыми занесло и дома. По случаю жары все они стояли с закрытыми ставнями. Против каждого дома валялись иссохшие на солнце кости и кучи отбросов, около которых лакомились редкие собаки и вороны.

Путешественники, тяжело ступая в песке, проехали несколько улиц, не встретив ни души. Нигде не брякнула калитка, не высунулась голова, не виднелось дымка из труб. Даже куры – и те попрятались где-то у заборов в тени... Усталые кони едва тащились. И всем хотелось поскорее добраться до приятеля Вампилуна, – там можно было отдохнуть, не жарясь на солнце.

Они проехали весь город и на выезде, на противоположном конце, Вампилун остановил коня у небольшого домишки. Ставни его были, как у большинства домов, закрыты. Вампилун соскочил на землю, подошел и постучал кулаком в калитку. В ответ в щелку забора посмотрели черные глаза, потом громыхнул засов, и двери раскрылись.

Старый бурят стоял у входа.

– Менду байна! – приветствовал Вампилун своего друга.

– Байна менду! – ответил он.

Гостеприимство

чрезвычайно сильно развито у бурят. Гостю предоставляется лучший кусок, почетное место, закалывается лучший баран. А в глухих местах, как на Ольхоне, где сохранились прежние нравы, хозяин сам поможет сойти гостю с лошади, и, когда он уезжает, накормленный досыта и напоенный, то к седлу его привязывается задняя нога барана, который служил угощением.

Путешественники слезли с коней. Хозяин суетился возле них, упрашивая войти в дом, что они сделали бы и без просьбы.

– Первым делом посидеть в тени, а потом пить, пить, пить, – говорил Попрядухин, входя в горницу.

Внутренность ее была убрана, как бурятская юрта. Против входа помещался жертвенник с бурханами [34] . По стенам шли нары. Хозяин подал кумысу в широких деревянных чашках.

– Хороши чашечки! – одобрительно произнес Попрядухин, с наслаждением осушая свою до дна. – А ну-ка еще одну!

34

Бурханы – бронзовые статуэтки, изображающие буддийские божества.

Бурханы делятся на спокойных – «амурлингуй барханам» и грозных – «докшитов». Последние изображаются в виде разъяренных гневом существ. Формы тела их чудовищны, ужасны. На головах вместо волос – пламя, вместо короны – украшение из человеческих черепов. Докшиты – воплощение могущества ламаизма, охранители веры. Грозный вид докшиты приняли для того, чтобы безобразием своего внешнего вида отвратить людей от всего греховного, материального. Спокойные бурханы изображаются с улыбкой на лице.

Аполлошка смотрел и дивился, сколько пил их хозяин. Он опрокидывал чашки как-то незаметно одну за другой. Аполлошка насчитал уже десять. Казалось, бурят может пить бесконечно.

Услыхав такое предположение, Попрядухин рассмеялся.

В эту минуту к дому подъехал тарантас, где под легким зонтиком сидел в ярко-желтом шелковом халате и такой же шляпе толстый бурят. Хозяин засуетился.

– Лама! – шепнул Попрядухин. – Важный гость.

Через несколько минут приезжий вошел в горницу.

Одетый в дорогой золотистый халат, он выглядел очень величественно. Несмотря на молодые годы, лама был толст необычайно. Раскормленное тело напоминало шар; голова, покоящаяся на четырех подбородках, так и лоснилась от жиру. Видимо, ему жилось неплохо.

Сейчас же ему был подан кумыс. Если хозяин удивил Аполлошку, то лама привел его в восторг. Это была какая-то бездонная бочка.

Пока приезжий занимался кумысом, взрослые продолжали расспросы хозяина, а Аполлошка подсел к гостю.

Заметив его внимание, лама благосклонно заговорил. Коверкая слова, спросил, как его зовут.

Услыхав «дахтэ-кум», толстяк благодушно разразился хохотом.

– А русское имя?

– Аполлон.

– Аполлон? – Брови ламы взъехали на лоб. – Не слыхал. Хорошо! Аполлон!

Мальчик подсел с коварной целью. Ему хотелось убедиться, сколько кумысу может вместить толстяк.

Незаметно он перетащил к себе огромный кувшин и заботливо начал наполнять «байкал» гостя.

Лама не отказывался.

Скоро огромный кувшин опустел почти наполовину.

Аполлошка заметил, что лама осовел. Узенькие косые глазки, заплывшие жиром, совсем сомкнулись, язык бормотал что-то невнятное. Он пил не так уже охотно и не торопился подавать «байкал».