Сожитель
Шрифт:
– Какую, отец? Чистую?
– Нет, Соня, не чистую - грязную, ношеную.
Слышно - вдова полезла в гардероб. Затем сильно что-то засопело: это старец Иванушка нюхал исподнее.
– Зловещее, - пробасил он, - дух не наш.
Вдова всхлипнула. И сейчас же старушонка залопотала:
– Третьего дня в сенях-то, в потемках, налетел он на меня, когтищи запустил в цыцки. Господи, пречистая!.. Глаза - как фонари, и лицо у него круглое, - провалиться мне, успела рассмотреть -
– Неправда, не круглое, а миловидное, - простонала вдова.
Старец густо кашлянул:
– Не он ли, Соня, сейчас в сарае дрова колол?
– Он.
– Ах, ах! Какой ужас! Вхожу я в ворота, оглянулся, а в сарае стоит с топором человек, а голова круглая, кошачья.
– Кошачья, кошачья!
– зашипела старушонка.
– Давно я это вижу, сказать ей боюсь...
– Это, Соня, все видят, одна ты ничего не видишь. Кто спит-то с тобой? Бесище...
Сразу стало тихо. Затем заскрипела кровать, - это вдова кинулась на перину. Старушонка и старец шептались. И Гирькин услышал:
– Ничего, не бойся, Соня, отрежем. (Молчанье.) Ножницы у тебя есть? Я возьму: освятить надо, а то так не возьмут.
Шепот старушонки:
– Без памяти... Ты бы над ней почитал...
Молчанье. Тихий, отчаянный голос вдовы:
– Жить не хочу... С ума сойду... Выйдите... Делайте что надо...
Гирькин вернулся в сарай колоть дрова. Так тюкал со зла топором, что летели щепки. Старец и старушонка прошли в ворота, не оглянулись.
"Начинай опять все сначала, - думал Гирькин.
– Надо бы сразу ее марксистским подходом за жабры... Эх!"
И так тюкнул по полену - щепки полетели. Наколов полторы сажени, он пошел обедать. Были уже сумерки. В доме - тихо, пусто. У Софьи Ивановны темно, дверь на крючке. Гирькин стучался, улещал, пробовал сердиться и даже хныкал, - вдова не подала голоса, только кровать поскрипывала.
– Ну, хорошо, Софья Ивановна, - сказал он зловеще, - после пожалеете.
Поел щей и прилег в конце коридора на сундуке. Поворочался, повздыхал и заснул крепко.
Сейчас же приснилось: перебирая ногами, он летит по комнате. За окошечком стоят плакучие березы - белые, в инее, до синего неба; над ними в радужных кругах - луна. За серебряными ветвями, в лунном тумане, виден дом с колоннами, - в тысяче окон блестит лунный свет. И кажется Гирькину: вот он, вот он - дом, виденный во снах. И Гирькин вылетает в окно туда, в этот иней и свет. А сзади Софья Ивановна хватает его за валенки: "Не улетай, Ваня, заплачу..." И Гирькину хочется ей крикнуть от всего наболевшего: "В невежестве жить не хочу, нет, не хочу!.." И никак не может крикнуть, разжать рта...
Он сотрясся, проснулся
В глаза кольнул свет свечи: ее держала вдова, стоя перед сундуком, прикрыв низ лица шалью. Сбоку сундука стоял старец Иванушка и казался огромным, тень от него упиралась в потолок. В руках держал кропило и ножницы. А в ногах, схватив Гирькина за валенки, шипела старушонка.
– Да скорее, отец, скорее режь... Вот он, хвост-то, рукой вижу.
Все это увидел Гирькин в секунду. И сейчас же старец, хлестнув его кропилом по глазам, навалился, вонючий, кислый, костлявый, - лез куда-то ножницами...
– Да воскреснет бог, расточатся врази его!..
– взвыла старушонка. Хвостище-то, хвостище... Режь, режь, режь!..
Не своим голосом вскрикнул Гирькин и поволок за собой старца и старушонку. В сенях они его совсем одолели, но от возни рассыпалась поленница, полетели дрова... Гирькин выскочил за ворота и помчался по Малой Якиманке.
Остановился он только на другом берегу, на Театральной площади. Огни, огни, огни, фонари, снопы лучей в морозном инее. Звенели, светлыми линиями уносились трамваи. Тысячи людей шли, и шли, и шли по синему снегу. Налетали огненные глаза автобусов. В черноте зимнего неба рисовались игрушечные башни и гребенчатые стены Китай-города. "Вот она, Москва-то, ух ты!
– подумал Гирькин и рот разинул и оглядывался, стоя без шапки.
– Ну нет, черепушку себе разобью, навоз буду есть..."
– Извозчик, товарищ дорогой, скажи, - не знаешь, где здесь театральная студия помещается?..
КОММЕНТАРИИ
Сожитель
Впервые - журн. "Новый мир", 1926, No 4, под названием "Московские ночи", с подзаголовком "Ночь первая". Видимо, "Московские ночи" задумывались как цикл рассказов, написанных от лица московского жителя Савельева. В "Обращении к читателю" сообщалось от его имени, что он собирается писать книгу об "осколках быта, врезавшихся в мое угрюмое сердце".
Рассказ получил название "Сожитель" при включении в сб. "Древний путь" (М., "Круг", 1927), одновременно было снято "Обращение к читателю" и произведены небольшие исправления. В изд.: ГИЗ, 11, подвергся небольшой правке (текст рассказа из книги "Древний путь" с авторской правкой в ИМЛИ).
Печатается по тексту: Гослитиздат. 1934 - 1936, 3.
Стр. 64. ...н у "ч и с т а я л у к а н ь к а".
– Луканька лукавый, соблазнитель, бес.
Стр. 68. "М а н д а т" - пьеса Н. Р. Эрдмана (1902 - 1970), шла с большим успехом в 1925 г. в Москве (театр им. Мейерхольда).