Сожженная карта. Тайное свидание. Вошедшие в ковчег

Абэ Кобо

Я знал, что сейчас произойдет. Даже отвергая эту неотвратимость, я о ней знал. Нечто напряженное в ее присутствии лишало меня воли.

– Я мечтаю, чтобы это был ты, – глухо произнесла она дрогнувшим голосом.

– Почему?

– Мне бы очень хотелось стать женщиной с мужчиной, который мне нравится. Не забывай, что меня зовут Нура и что я была воспитана ею.

Я задумался. Надолго. А потом объявил:

– Завтра я ухожу.

Она гневно подняла голову:

– Разумеется, завтра ты уходишь! Я бы тебя ни о чем не просила, если бы ты не уходил завтра!

Пока я размышлял над ее словами, она разозлилась и прошипела:

– Не хочешь покориться?

– Прости,

что?

– Покориться женщине? Или приказываешь всегда ты?

– Когда я управлял своей деревней, я раздавал приказания женщинам не чаще, чем мужчинам.

Она пожала плечами. Осознавая свою неискренность, я вернулся к интересующей ее теме, хотя и не собирался уступать:

– Я всегда ждал согласия женщин.

– Так мое же у тебя есть! Или что? Я не вызываю у тебя желания?

Она явно хорохорилась: плечи расправлены, шея вытянута, глаза сверкают; я догадывался, что за бахвальством скрывается перепуганная девчушка.

– Ты очень красивая, ты вызываешь у меня желание.

– Докажи это мне.

На сей раз ее слова прозвучали как мольба, а не как приказание. Нура-два растрогала меня. Она поспешно и мягко заговорила:

– Однажды меня возьмет какой-то мужчина. Возьмет силой. Он раздвинет мне ноги, лучшее будет упущено, потому что он овладеет мною насильно. Тогда да, я, конечно, стану женщиной… однако я возненавижу любовь.

Горячей трепещущей рукой она схватила мою:

– Ты этого мне желаешь? Если я сама не выберу своего первого мужчину, Ноам, то буду чувствовать себя замаранной. А ты меня не замараешь.

Потрясенный ее словами, я достиг другого уровня понимания: желанная для мужчин, которых она не желает, девушка выражала свое влечение ко мне. Да, верно, но главное – свое стремление управлять собственной жизнью, оставаться ее хозяйкой и сохранить свое достоинство, свое стремление к наслаждению, которое зависело бы от нее самой. Это открытие заставило меня сдержаться. В конечном счете мы претерпевали свою судьбу, ту, что создала меня мужчиной, а ее – женщиной. Не переусердствовал ли я, стремясь воспротивиться ей? Бороться против неопровержимого факта? Не впал ли я в чрезмерную гордыню?

Она в отчаянии понурилась:

– Ты унижаешь меня, Ноам. Унижаешь тем, что отталкиваешь. Веди себя, как полагается мужчине с женщиной. Чего проще?

Я медленно, неудержимо приблизился к ней и промямлил:

– Я не пренебрегаю твоим желанием. Я горжусь, им ты оказываешь мне честь. Однако…

– Что «однако»?

Я уже навалился на нее грудью, уже чувствовал свой жар, ее горячность, огонь, который очень скоро спалит нас. Мое сопротивление слабело.

– Однако что? – повторила она.

Наши лица притягивались, стремились одно к другому.

– Завтра я уйду.

Прежде чем наши губы слились, она выдохнула:

– Завтра ты уйдешь.

* * *

– Вперед, пес!

Полной грудью вдыхая теплый воздух, возбужденные светом и опьяненные свободой, мы с Роко с наслаждением продвигались вперед. Перед нами расстилалась зеленая долина; мы шли посреди буйной природы, чтобы открыть для себя новую часть мира.

Позади я оставлял уснувшую в пещере Нуру-два.

Хотя я и обессилел, меня переполняла гордость. Той ночью, участвуя в превращении, я выполнил свой долг. Если в вечерних сумерках я прижимал к себе дитя, то на заре меня обнимала женщина. Отныне Нура-два знала власть своих губ, своих грудей и бедер, знала, какое блаженство доставляет мужчине ее лоно и какого может достичь она сама.

Мы непрестанно бросались в объятия друг друга. С каждым

разом она становилась все непринужденнее и строптивее – напряжение между двумя этими противоположными манерами поведения и порождает наслаждение. Непринужденность позволяла ей вести себя непристойно, а строптивость приказывала регулировать содрогание, удар, уровень, изменения ритма, трепет отвердевших сосков, сокращения своего лона, сжатия влагалища и оргазм.

Она быстро все усвоила. К утру это уже она, виртуоз наслаждений, вела в игре, дерзко забавлялась, распаляя меня, привлекая, стимулируя, вылизывая и заглатывая. К утру я стал игрушкой ее желания.

Во время этой инициации Нура ни на минуту не покидала нас, постоянно находилась рядом. Я обучал Нуру-два только тому, что узнал от Нуры: женскому возбуждению, женскому темпу, женскому наслаждению и женской власти. Мои устремления были направлены не на то, чтобы она утратила девственность, а на то, чтобы она стала любовницей, уверенной в себе женщиной, которая на равных, то есть свысока, сможет общаться с представителями мужского пола. Я завершил становление Нуры-два.

Припав брюхом к земле, пес бросился к лакомящемуся клевером зайцу. Увлеченный едой заяц его не заметил, а потом, встревоженный прерывистым дыханием собаки, улепетнул в густую траву. Роко, все увеличивая скорость, бежал проворнее, чем его передвигавшаяся прыжками добыча. Когда собачья пасть уже приготовилась схватить зайца, тот резко свернул в сторону. Сбитый с толку Роко, не сбавляя скорости, описал большой полукруг и снова нагнал свою жертву. Заяц рванул наискосок. Роко опять вошел в бесконечный вираж. Преследование продолжалось таким образом: угол одерживал верх над кривой, расстояние между преследуемым и преследователем увеличивалось, ибо первый заведомо выигрывал при каждом изменении оси, второй напрягал мышцы, идя кружным путем. Я прыснул со смеху. С помощью разнообразных уловок природа позаботилась о том, чтобы зайцы иногда спасались от собак.

– Роко, к ноге!

Он подбежал ко мне, дрожа от возбуждения и высунув язык. Пусть Роко и не поймал ушастого, зато отменно развлекся.

В этот миг я хотел бы объявить своему товарищу решение, которое в тот день ободряло меня. Я изберу новую тактику: Нимрод, великий ловец, рассылает во все стороны своих подручных, чтобы те отыскали ему самую прекрасную женщину на земле? Отлично! Я воспользуюсь его работой. Он или уже взял Нуру в плен, или вот-вот это сделает.

Значит, вперед, на Бавель! [19]

19

Бавель странным образом остался в истории смешанным с городом Вавилоном, но он был в нем всего лишь высокой башней. Это позднейшее приравнивание обязано своим появлением евреям, авторам Библии, которые путали недавние события с более ранними воспоминаниями: Вавилон тогда представлял собой огромный невероятный город с висячими садами и величественными храмами, за который дрались греки и персы. Вдобавок на иврите, в котором при письме опускаются гласные, Бавель также означает Вавилон. Как во всяком большом городе, в нем имелся зиккурат, в этом случае пропорциональный его огромности: семь этажей, посвященных Богу Мардуку. Так вот, евреи придали Вавилону рухнувшую Вавилонскую башню. Однако на рубеже IV тысячелетия до нашей эры, в описываемое мною время, Вавилона еще не существовало, и в этот более легендарный, нежели исторически запечатленный, период Бавель был городом царя Нимрода.