Сожженная книга. Три Гийома

Озерцова Ольга

И взмахнуло оно крылами. Горе ему ведомо. Стоны ему слышимы. Неприкаянной девой взойдет на холм, неприкаянной болью войдет в сердца.

И лежать

нам на траве-ковыле, никем не брегомы… Всем лежать купно умроша, единую чашу смертную испиша.

Тише, не дыши.

Вон идет воин, поганый половец. Он остановился вдали, ударил кого-то мечом, добив раненого, пошёл дальше.

И лежать мне на траве-ковыле, на земле незнаемой…

Увидит, прикончит. И буду нем, и не смогу сказать единственное слово… О земля моя, о дубравы! Пусть не убьет он со мной слово. И прошел половец мимо.

Ночь синяя над землей спустилась. Крик зверин встал.

Потемнела земля, зашумели, заговорили деревья, тревожно заметались листья. Быстро летит по небу туча, и в ней грохочет. Трепещут синие молнии. Деревья гнутся. И какой ливень.

Что

мне чудится? Земля дрожит.

Ветер донес тревожный, горестный звон. Слышишь, велит послушать земле Русской. И Киеву, и Чернигову, и Владимиру, и тебе, далекий Новгород.

Уже кострами запылало сквозь синюю ночь. Неготовыми дорогами сквозь леса дремучие, немощеными тропами идут половцы.

Быть туге и горести!

Тучею идут они из степи дикой, земли незнаемой на землю Русскую, землю светлую.

Зазвени ж, зазвени тоскою, Киев-город, встони, Владимир, тугою.

Уже костры запылали на Русской земле.

Уже не светлыми струями, а печалью течет река, и дерево листву сронило.

Уже стонать земле русской под кострами, полыхать пламенем, а поленьем в тот огонь веселье кладут, слезами поливают. Звон-огонь идет по земле святой, кровью-болью растекается.

Конец ознакомительного фрагмента.