Созвездие для Шелл
Шрифт:
Конец моим надеждам наступает ровно в тот момент, когда водитель покидает машину, быстрым шагом обходит её сзади и аккуратно открывает дверь с моей стороны. Он галантно подаёт мне руку и ждёт, пока я перестану глупо пялиться вокруг.
Тише, тише, глупое сердце. Зачем ты поддаёшься панике и пытаешься ударами пробить грудную клетку?
Я ни за что не признаюсь себе в том, какой эмоциональный хаос охватывает меня в момент, когда я выхожу из машины и вновь окидываю взглядом отцовский дом. Пожалуй, я ожидала многого, но… не такого размаха. Внешне я стараюсь оставаться бесстрастной, но почти уверена,
Никто не должен видеть мой страх. Мои эмоции, мои переживания. Только так я буду в большей безопасности. Эту мантру я повторяю себе всегда, стоит только волнениям подобраться ко мне. И, как ни странно, это работает.
Потому что, когда на крыльцо особняка выходит мой отец, ни единый мускул на моём лице не дёргается, не выдаёт ни единой эмоции. Это стоит мне огромного усилия.
Он высок. Это первое, что способно подметить мое скованное оцепенением сознание. Я совсем по-дурацки пялюсь на его серебристые волосы, уже поддавшиеся влиянию возраста, и сталкиваюсь с лицом, на котором не замечаю ни единой морщинки: так удивительно в отце сочетаются молодость и зрелость. В сдержанном взгляде его серо-голубых глаз, направленном прямо на меня, проскальзывают оттенки радости, волнения и… как будто бы настоящего счастья? Последнее застаёт меня врасплох так, что мои губы сами собой дёргаются в ответной улыбке.
Как бы мне ни было страшно, мне здесь рады. И эта мысль утешает, как ничто другое.
– Привет?.. – скорее вопросительно произношу я, поднимаясь по ступенькам на крыльцо.
Отец молчит. Его взгляд метается по моему лицу, а потом папа делает один шаг вперёд и заключает меня в объятия настолько крепкие, что кажется, будто сейчас треснут рёбра. Почему-то его действие вызывает во мне не ожидаемую панику, а лишь лёгкую растерянность и некую долю облегчения. Не знаю, чего я ожидала, но мне было важно увидеть в отце эту радость от встречи. Мне было жизненно необходимо допустить эту глупую мысль: возможно, меня любят. Я крепко обнимаю его в ответ, и это мгновение кажется заслуженным финалом всего, через что провернула меня жизнь за последние несколько месяцев.
Но всё это только начало.
– Ты так выросла, – тихо произносит папа, отпуская меня только для того, чтобы снова взглянуть на моё лицо. – Просто невероятно.
Я пытаюсь прикинуть, как давно мы не виделись. Последнее воспоминание о живой встрече с отцом теряется где-то в глубинах детской памяти. Должно быть, в его глазах перемены, коснувшиеся меня, кажутся просто чудовищно сильными. Мне повезло больше – для меня он почти не изменился, если вообще можно так сказать о человеке, чью внешность я помню крайне образно.
Тем временем отец берёт себя в руки.
– Пойдём, – улыбается он, старательно скрывая излишние эмоции. – Проведу небольшую экскурсию по нашему дому, чтобы не терялась.
Нашему. Заходя в дом вслед за отцом, я мысленно повторяю это слово, не зная, что конкретно испытываю от него.
Мы попадаем в просторный холл, наполненный холодным светом LED-ламп. С одной стороны пространство отделяется арочным проходом, который ведёт в какую-то непозволительно огромную гостиную с панорамными окнами, выходящими на задний двор, в сад. С другой располагается
Я, конечно, не могу назвать себя гуру в знаниях о рынке труда, но разве сотрудники компании космонавтики зарабатывают столько?
Отец замечает моё замешательство и воспринимает его по-своему. Он едва заметно теряется и, кашлянув, вдруг произносит:
– Не подумай, что я… В общем, я плачу алименты и никогда не отказывал твоей матери в материальной помощи. Я догадываюсь, как обстояли дела, но пойми, я не мог контролировать, как она распоряжается этими средствами. Переправлять их на твой счёт напрямую я не мог, поэтому…
– Я вообще не об этом думала, – прерываю я поток неожиданных оправданий и слегка удивлённо поглядываю на отца. – Прекрати. Мне неинтересен вопрос того, кто кому что отдавал. И претендовать на что-либо я тоже не собираюсь. Это твоё право, твой заработок и результат твоих трудов. Но раз речь зашла о родительском долге, то единственное, чего я не понимаю: это почему я ни разу не видела тебя последние… лет десять.
Отец долго молчит, оценивающе рассматривая меня. Трудно сказать, какое впечатление на него произвели мои слова. Однако от его тяжёлого проницательного взгляда мне становится не по себе.
– При случае уточни этот момент у своей матери, – вздыхает он наконец.
Как же непривычно с ним общаться. Я всерьёз теряюсь в том, что могу и должна говорить, перебираю в голове одни и те же мысли в разных формулировках, не зная, какая из них подойдёт лучше и не испортит хрупкое равновесие в наших зарождающихся взаимоотношениях.
– Если я увижу её, – сглатываю я непроизвольно, – это будет последнее, о чем я захочу с ней поговорить. И я знаю, что она всегда была против тебя, запрещала видеться и вырезала тебя из нашей жизни по максимуму. Но ты мог бы попытаться связаться со мной? Наверное.
Кто бы знал, насколько я надеюсь на его ответ. Сама не понимаю, каких конкретно слов жду. Может, признания, что он ужасно скучал и хотел общаться со мной, но по каким-то ужасным, неподвластным ему причинам не мог. Чёрт, да назови он мне сейчас даже самую бредовую из них, и я поверю. Всерьёз поверю. Потому что отчаянно не хочу думать, что своим существованием служила лишь необратимым напоминанием о неудачном браке и дурном прошлом. Что угодно, только не это.
Но отец молчит. На его лице сгущается тень, и, хмуро взглянув на меня, он бесстрастным тоном предлагает:
– Давай не будем об этом сейчас?
Похоже, его оскорбляют мои вопросы. Значит, использованы не те формулировки, и я снова ошиблась.
– Да. Наверное, я тоже не хочу сейчас ни в чём разбираться.
Ложь. Больше всего на свете мне хочется прямо сейчас задать ему ту чёртову сотню вопросов, которые роем терроризируют мою душу. Хочу добиться честных и полных ответов, утолить тревоги и недосказанности. Хочу раз и навсегда уничтожить ту пропасть, которая росла между нами на протяжении многих лет. Но вместо этого я рассеянно киваю – слишком страшно ошибиться снова.