Созвездие Стрельца
Шрифт:
Сегодня у Ивана Николаевича было с утра хорошее настроение, и момент был удачный. Депутат разделся. Секретарша сказала:
— Чур меня не выдавать, товарищ Вихров! И недолго!
Вихров кивнул и вошел в кабинет.
Иван Николаевич поднял голову от бумаг, которыми был завален весь его стол, и очень удивленно посмотрел на Вихрова. «Ох, Марья Васильевна, Марья Васильевна! — подумал он о добросердечной секретарше. — Ну и взгрею же я тебя по первое число! Ох и взгрею!» Марье Васильевне было велено никого не пускать и телефонных разговоров не позволять. Он невольно взглянул на часы, на стол с бумагами — не выгонять же человека, если он уже вошел! — и вот пятнадцать минут, считай, пропали… С натянутой приветливостью он спросил Вихрова:
—
Вихров смущенно сказал:
— Дверь была открыта. А в приемной — никого, я и вошел.
Краска бросилась в его лицо от этой невольной лжи.
Иван Николаевич прищурился и отвел понимающие глаза в сторону, сказав:
— Ну, если в приемной никого нет, тогда твое счастье и моя вина: не научил работников на своем месте находиться. Сказывай, с каким делом. Но давай уговоримся так: раз-два — и все! В темпе! Вот так!
Он слушал Вихрова в привычной позе внимательного слушателя, которую усвоил раз и навсегда, — чуть подавшись вперед, положив руки на стол и сложив пальцы замком. Это помогало сохранять видимость внимания, — стоило ему разжать пальцы, как они принимались что-то перекладывать на столе, вертеть карандаши, листать бумаги, выдавали его чувства или равнодушие к посетителю, а это было нехорошо, так как. Иван Николаевич считал, что каждый человек имеет право на внимание со стороны выборного лица, и не раз повторял слова, сказанные на предвыборном митинге в Москве: «Депутат — слуга народа!» Он не ожидал услышать от Вихрова что-нибудь новое и не услышал ничего нового, но позы своей не изменил: мало ли что — пусть заранее известно, о чем пойдет речь, пусть все это уже давно надоело, а выслушать надо… Не напрасно Иван Николаевич слыл человеком отзывчивым среди тех, у кого от его решения что-то зависело, — далеко не все начальники умеют слушать…
Он слушал и не слушал, мысли его текли своей чередою. Вот депутат пошел на обследование — боже мой, сколько этих обследований и как они раздражают тех, кто подвергается этим обследованиям! Каждая постоянная комиссия производит обследования по своей линии, и ни один председатель комиссии не поинтересуется спросить другого, не бывали ли уже его депутаты в таких-то домах, а если бывали, что же сделали, а если не сделали, то почему. Обследуют и обманывают себя, думая, что это и есть настоящая работа. Одни заваливают исполком материалами этих обследований, и, по совести сказать, нет никакой возможности переварить всю эту писанину, а тем более — оперативно решать вопросы, которые этими обследованиями и обследователями поднимаются; другие — как этот учитель — кидаются сами пробивать административные преграды, для того чтобы помочь кому-то одному из тысяч!
Ивану Николаевичу приходит в голову мысль: «Вот бы депутатов исполкома нового созыва да запрячь в штатную работу исполкома, чтобы они отвечали за каждодневную работу его каждый на своем участке! Интересно, что бы из этого получилось?» Он с раздражением думает о бухгалтере городского Совета, который не считает нужным часто бриться и ходит обросший рыжими волосами, словно дикарь, — его включают в избирательные списки не потому, что он известен в городе и пользуется уважением избирателей, а потому, что он работает в бухгалтерии исполкома уже десятый год. Хорошо бы на его место поставить депутата — бухгалтера авторемонтного завода, который славится среди городского актива как великолепный хозяин. Но Иван Николаевич тут же обрывает себя: «Чего захотел! Да попробуй я его взять, так директор до Председателя Совета Министров дойдет!»
Вихров горячо рассказывает о положении семьи одного солдата по фамилии Лунин. Положение у нее действительно плохое, но Иван Николаевич чуть морщится: «Ну, расписал! Ну, плохо — так и скажи, что плохо, а то прямо словно роман пишет!» Он отмечает, что прошло уже десять минут из тех, что он отвел Вихрову. Он разжимает
Ах, депутат, депутат! Из этого города на фронт ушло пятьдесят тысяч человек. Большинство — семейные. Половина из них были единственными кормильцами. У доброй трети остались ребята. Только малая часть из них обеспечена на зиму овощами, теплой одеждой и топливом. Овощи остались в селе, теплая одежда идет на фронт, для солдат, топливо надо вывозить из леса или взять в шахтах, а рабочих рук не хватает. Женщины, подростки и мужчины, освобожденные от воинской обязанности, используются на всех тяжелых работах: расчистке железнодорожных путей, разгрузке транспортов, пришедших с острова, да так и не разгруженных… Вот этот депутат тоже отработал свои сорок восемь часов в затоне, где с осени стояли баржи с соленой рыбой, а потом полтора месяца болел: ему категорически запрещено подвергаться чрезмерному охлаждению, а там ветер со всех сторон, как бешеный…
Не так все это просто, товарищ депутат! Не так просто! В городе не хватает угля и дров — сегодня отдано распоряжение прекратить отопление всех учреждений в городе, кроме больниц, яслей, детских садов и школ, до тех пор, пока не будут расчищены заносы на магистральных путях… Иван Николаевич невольно выпрямляется и откидывается в кресле, по привычке придвигаясь поближе к радиатору за спиной. Но что это такое? От радиатора идет ощутимое тепло. Вот свинство! Все-таки кто-то позаботился о том, чтобы и в эти аварийные дни отцы города получили свою порцию тепла! Хорош примерчик! Горсовет заставляет всех мерзнуть, а сам сидит в тепле. Иван Николаевич сдвигает брови и думает сердито: «Ох, я же тебя на бюро пропесочу!» — это про своего заместителя, который отвечает за экономию топлива, и вдруг замечает, что Вихров уже давно замолк и выжидательно, с некоторым недоумением глядит на него. «А, черт! Как неловко получилось!» — спохватывается Иван Николаевич и по привычке солидно говорит Вихрову:
— Ну что ж! Давайте суммировать.
— Как? — спрашивает Вихров. — Суммировать? Что же тут суммировать? В этом подвале дальше они жить не могут, это ясно как божий день. Это раз! На работу надо устраивать куда-то — это два! Поверьте, Иван Николаевич, я не стал бы вас беспокоить, если бы положение этой семьи было хоть на йоту легче… Можете представить, до какого отчаяния дошла мать, если она от меня требует вернуть мужа живым с фронта! Это ведь не так просто…
— Кто это говорит так?
— Лунина.
— Какая Лунина?
— Та Лунина, о которой я вам рассказываю, Иван Николаевич! — кротко говорит Вихров, готовый «суммировать» опять с самого начала свою повесть о Луниной.
— Ах да! — замечает Иван Николаевич и задумывается. — Лунина… Лунина… А, собственно, почему вы хотите, чтобы я занимался ее положением, товарищ Вихров? Есть у нас женсовет, есть у нас Красный Крест — это сейчас их основное дело! Есть военкоматы! Есть, наконец, постоянные комиссии! Пусть они и занимаются. Ведь поймите же, что устройство одной семьи не разрешает положения других. Дайте нам три дня сроку — завезем в город топливо, дадим на пайки кету, разгрузка барж уже подходит к концу, подбросим ремонтные материалы, в пути тес, гвозди, строительный брус, стекло и так далее. Легче будет не одной Луниной! Понимаете…
Но Вихров тем же тихим, упрямым голосом говорит:
— Если мы поможем ей сейчас, меньше будет семей, нуждающихся в срочной помощи! — говорит он и улыбается. — А потом — я занимаюсь Луниной как член постоянно действующей комиссии исполкома. Вы можете ею не заниматься, но я прошу, по долгу депутата, сделать то, на что у меня нет силы!
— Ну, например? — осторожно спрашивает Иван Николаевич, досадуя на упрямого Вихрова, и думает: «Вот уперся! Видно, хохол! Впрочем, если бы он был с Украины, то был бы Вихро, Вихорко, а не Вихров!»