Спанки

Все это наверняка случалось и прежде, будет случаться и впредь.

Но на сей раз это приключилось в Лондоне, причем с самым простым и обычным смертным. С человеком, обреченным и затерявшимся в промозглых джунглях улиц Северного Лондона, с человеком, который бежал так, будто спасался от смерти.

Однако я бежал отнюдь не ради спасения своей собственной жизни; я хотел спасти чужую жизнь.

Бежал, поглядывая на часы и вслух костеря всех и вся. Без десяти двенадцать, почти полночь. Я знал, что оставались считанные минуты, и все же в очередной раз оглянулся, посмотрел

назад, но так и не увидел на дороге ни машины, ни автобуса. Да и кто ради меня остановится, тем более если увидит, в каком я состоянии? А потому мне не оставалось ничего иного, кроме как бежать дальше, разве что притормозив на следующем углу, чтобы хоть немного отдышаться.

Вот, прозевал зеленый сигнал светофора. Уронил руки и, задыхаясь, чуть подался всем телом вперед. Из дверей ресторана вышла, держась за руки, расфуфыренная парочка, окинула меня настороженно-презрительным взглядом и обошла стороной. Снова вспыхнул зеленый, и я, невзирая на обжигающую боль в боку, побежал дальше. Мимо пронеслось пустое такси — водитель проигнорировал и мой хриплый крик, и протянутую руку.

Мне предстояло проделать еще довольно большой путь, а в моем распоряжении оставалось всего пять минут. Я понимал, что никак не поспею вовремя и неизбежно опоздаю. Но опоздать можно на поезд, на свидание с незнакомцем, на деловое совещание.

Только вот на встречу со смертью опоздать нельзя.

Я миновал супермаркет, сияющий неоновым светом и набитый угрюмыми азиатами; круглосуточно работающий гараж и двух девушек-креолок, желавших купить сигареты и споривших о чем-то через поцарапанное плексигласовое окошко с кассиром-турком; пробежал вдоль стен, залепленных плакатами и размалеванных аэрозольными надписями. Впереди тянулся широкий проспект — того и гляди, снова вспыхнет красный, хотя пока мокрый асфальт полосовали отблески зеленого и янтарно-желтого цветов светофора. Я все же каким-то образом нашел в себе силы и прибавил скорости, перебегая на противоположную сторону улицы, при этом едва не попал под почтовый фургон. Наконец добежав до следующего угла, я огляделся по сторонам.

Прямо посередине дороги, медленно выплывая из-за пелены дождя, за парой украшенных плюмажем лошадей шествовала скорбная траурная процессия. Два храпящих першерона тащили за собой изысканный катафалк; цоканье лошадиных копыт смешивалось с поскрипыванием колес, и животные продолжали уверенно печатать шаг по каменной мостовой, покуда не свернули за угол.

Именно тогда я закрыл лицо руками и крикнул:

— Нет там ничего, черт бы: тебя побрал!

Я понимал, что никто, кроме меня, всего этого не видит, а когда снова открыл глаза, траурная процессия уже исчезла из виду. Улица снова опустела, а я побежал дальше.

И вот наконец добрался до построенного еще в тридцатые годы жилого дома, возвышавшегося за уже закрытым в этот час магазином “Деликатессен”. Распахнув стеклянную дверь, я метнулся к лестнице мимо оторопевшего от испуга консьержа и помчался вверх, одолевая махом сразу по три ступеньки.

Четвертый этаж, конец коридора. Запах жареной ветчины и доносящиеся откуда-то плач и горестные стенания.

Верхний свет не горел — на сей раз это был уже не плод моего воображения; все лампы на потолке оказались разбиты, и под ногами у меня похрустывало битое стекло. Здесь, среди кромешной темноты, я умерил шаг, чувствуя, как подкатывает дурнота и оглушительно колотится сердце. Мне удалось разглядеть, что дверной косяк

оторван, и я было заколебался, но потом решительно распахнул дверь. Как только я ступил внутрь, прихожая стала медленно, подобно театральной сцене, наполняться светом. “Скорее всего, очередной маленький трюк этого подонка”, — подумал я, проходя в глубь квартиры.

Бронзовые часы в зале показывали одну минуту первого. На какое-то мгновение у меня в душе вновь вспыхнула надежда: а вдруг еще не поздно? Впрочем, ничего иного часы эти показать уже не могли: циферблат рассекала глубокая трещина, словно в угоду кому-то зафиксировавшая точное время наступления смерти.

Из дальнего конца апартаментов слышался затихающий предсмертный стон. В воздухе, пропитанном мебельной политурой, отчетливо ощущался специфический запах свежей крови. Я двинулся дальше. Стоило мне ступить на порог очередной комнаты, как в ней ярко вспыхивал свет, явно для того, чтобы я смог все как следует рассмотреть. Все то же самое... даже когда речь шла о жизни и смерти, мой враг не расставался со своими любимыми играми. Стон постепенно сделался тише, но не прекращался ни на минуту — так скулит несчастное животное, загнанное в ловушку. Постепенно я дошел до последней комнаты.

В сущности, я не обнаружил в ней следов особого беспорядка, если не считать опрокинутого стула, разбитых чашек и блюдец да пролитого чая. На полу ничком лежал молодой человек, пытавшийся подползти к камину. Его лицо выражало страдание, а на светлых брюках отчетливо проступали следы мочи. В нескольких дюймах от него на ковре виднелось большое кровавое пятно. Из поясницы мужчины торчал какой-то острый предмет — это была ручка кочерги. Судя по длине выступавшей наружу части, нетрудно было догадаться, что две ее трети находятся внутри тела.

Мужчина беспомощно перебирал конечностями, напоминая собой пришпиленное булавкой насекомое. От внезапно усилившегося напряжения в электросети лампы под потолком вспыхнули на полную мощь.

Потрясенный видом отчаянных потуг умирающего, я неверной походкой приблизился к нему, хотя совершенно не представлял, как мне следует себя вести. Заметив меня, он поморщился и, скрежеща зубами, спросил:

— Но почему это оказался именно ты? Мартин, ведь ты же был моим другом. Зачем тебе понадобилось убивать меня?

— Я тут ни при чем, — сухо ответил я. — Я только что вошел. — Разумеется, мои слова звучали нелепо. Я стоял в залитой ярким светом комнате и разговаривал с человеком, пронзенным железной кочергой. Словно я был частью галлюцинации, рожденной чьим-то болезненным воображением.

— Не подходи! — Лежащий передо мной человек попытался было отстраниться подальше от меня, но кочерга удерживала его на месте, а предпринятое им усилие окончательно его доконало. Он произнес еще что-то, совершенно нечленораздельное, и один его глаз наполнился кровью. Несколько легких конвульсивных ударов башмаков об пол — и он затих, уже навсегда.

Мне никогда прежде не доводилось наблюдать, как жизнь покидает человека. В наступившей затем тишине я осторожно притворил за собой дверь, оставив смерть наедине со своей жертвой.

Когда я вышел на улицу, снова начался дождь, вскоре перешедший в настоящий ливень. Под сверкающими водяными струями я стоял перед вереницей магазинов и горько плакал, чувствуя, как во мне поднимается волна негодования.

Если уж мне суждено считаться убийцей, то Спанки мог хотя бы предупредить меня об этом.