Спартак

Джованьоли Рафаэлло

— Извини, что я должна была оставить тебя одного дольше, чем хотела.., но я вижу, что ты не терял времени. Прочти мне эти стихи, ведь твое воображение может проявляться только в стихах.., и притом в великолепных стихах.

— Ты и буря, которая свирепствует снаружи, внушили мне эти стихи… Поэтому я должен прочесть их тебе… Возвращаясь домой, я их прочту буре.

…Ветер морей неистово волны бичует,Рушит громады судов и небесные тучи разносит,Или же, мчась по полям, стремительным кружится вихрем,Мощные валит стволы, неприступные горные выси.Лес, низвергая, трясет порывисто: так

несетсяВетер, беснуясь, ревет и проносится с рокотом грозным.Стало быть ветры — тела, но только незримые намиМоре и земли они вздымают, небесные тучиБурно крушат и влекут, — внезапно поднявшимся вихрем.И не иначе текут они, все пред собой повергая,Как и вода, по природе своей, хоть и мягкая, мчитсяМощной внезапно рекой, которую, вздувшись от ливней,Полнят, с высоких вершин низвергаясь в нее, водопады,Леса обломки неся и стволы увлекая деревьев.Крепкие даже мосты устоять под внезапным напоромВод неспособны: с такой необузданной силой несетсяЛивнем возмущенный поток, ударяя в устои и сваи.Опустошает он все, грохоча под водою уноситКамней громады и все преграды сметает волнами.Так совершенно должны устремляться и ветра порывы.Словно могучий поток, когда, отклоняясь в любуюСторону, гонят они все то, что встречают и рушат,Вновь налетая и вновь; а то и крутящимся смерчемВсе захвативши, влекут и в стремительном вихре уносят.

Эвтибида, — мы уже говорили — была гречанка и очень культурная, так что она не могла не почувствовать восхищения от силы и изящества этих стихов, тем более, что латинский язык был еще беден и, за исключением Энния, Плавта, Луцилия и Теренция, не имел знаменитых поэтов.

Поэтому она выразила Лукрецию свое восхищение в словах, полных искреннего чувства, на которые поэт, поднявшись и прощаясь с нею, с улыбкой ответил:

— Ты заплатишь за свое восхищение этой дощечкой, которую я забираю с собой…

— Но ты мне сам вернешь ее, как только перепишешь стихи на папирус.

Когда Лукреций ушел, Эвтибида пошла в сопровождении Аспазии в свою спальню, решив насладиться всей радостью мести. Однако к ее великому изумлению, удовольствие, которого она так страстно желала, не оказалось столь приятным, как она думала: ей даже казалось непонятным, почему она испытала такое слабое удовлетворение.

Она размышляла над тем, что сделала, и над последствиями, которые вызовет ее письмо; может быть, разъяренный Сулла постарается скрыть свой гнев до глубокой ночи, проследит за любовниками, захватит их в объятиях друг друга и убьет обоих.

Мысль о том, что она вскоре услышит о смерти и позоре Валерии, этой самоуверенной и надменной матроны, которая, несмотря на то, что была сама порочна, смотрела на нее сверху вниз; мысль о том, что она узнает о смерти этой лицемерной и гордой женщины, наполняла ее грудь радостью и смягчала муки ревности, которую она все еще продолжала испытывать Но по отношению к Спартаку Эвтибида испытывала совсем другие чувства. Она старалась простить ему его проступок, и ей казалось, что несчастный фракиец был гораздо меньше виноват, чем Валерия. В конце концов ведь он был бедный рудиарий., для него жена Суллы, хотя бы даже совсем некрасивая, должна быть больше, чем богиня; эта развратная женщина наверно возбуждала его ласками, чаровала и дразнила, так что бедняжка не в силах был сопротивляться… Так именно и должно быть, иначе как осмелился бы какой-то гладиатор поднять дерзкий взор на жену Суллы? Затем, завоевав однажды любовь такой женщины, бедный Спартак, естественно, настолько был увлечен ею, что уже не мог думать о

любви к другой женщине. Поэтому смерть Спартака стала теперь казаться Эвтибиде несправедливой и незаслуженной.

И ворочаясь с боку на бок, вся погруженная в эти мысли, Эвтибида не могла заснуть, обуреваемая столь различными и противоречивыми чувствами. Однако время от времени она под влиянием усталости погружалась, по-видимому, в дремоту.

Но вдруг Эвтибида со стоном ужаса вскочила с ложа и прерывистым, плачущим голосом закричала:

— Нет… Спартак, не я тебя убиваю!.. Это она… Ты не умрешь!

Вся охваченная одной мыслью, Эвтибида во время этого короткого забытья была потрясена каким-то сновидением; ее сознанию, вероятно, предстал образ Спартака, умирающего и молящего о сострадании.

Вскочив с постели, накинув широкий белый плащ и вызвав Аспазию, она приказала тотчас же разбудить Метробия.

Мы не станем описывать, чего ей стоило убедить комедианта в необходимости немедленно выехать, догнать Демофила и помешать тому, чтобы письмо, написанное ею три часа тому назад, попало в руки Суллы.

Метробий был утомлен прежней поездкой, разоспался от выпитого в большом количестве вина, согрелся пуховыми одеялами, и потребовались искусство и чары Эвтибиды, чтобы он, спустя два часа, был в состоянии поехать — Демофил, — сказала девушка комедианту, — теперь впереди тебя на пять часов, ты должен не ехать, а лететь на своем коне…

— Да, если бы он был Пегасом, я бы, пожалуй, заставал его лететь…

— В конце концов это будет лучше и для тебя…

Несколько минут спустя топот лошади, скакавшей бешеным галопом, разбудил некоторых из сыновей Квирина. Прислушавшись к топоту, они снова закутывались в одеяла, наслаждаясь теплом, и чувствовали себя хорошо при мысли о том, что в этот час было много несчастных, которые находились в поле, в пути, под открытым небом, испытывая на себе яростные порывы пронзительно завывавшего ветра.

Глава 7

Как смерть опередила Демофила и Метробия

Кто выезжал из Рима через Капуанские ворога и по Аппиевой дороге, доехав до Капуи, сворачивал к Кумам, тот мог наблюдать изумительную по своей чарующей прелести картину. Его взор обнимал холмы, покрытые цветущими оливковыми и апельсиновыми рощами, фруктовыми садами и виноградниками, плодородные желтеющие нивы и нежно зеленые луга, где паслись многочисленные стада овец и быков. А за этими благоухающими пажитями тянулось побережье, на котором, как бы по волшебству, вырастали на небольшом расстоянии друг от друга Литерн, Мизенум, Кумы, Байи, Путеслы, Неаполь, Геркуланум и Помпея, великолепные храмы и виллы, восхитительные термы, чудесные рощи, многочисленные деревни, озера. А дальше — море, тихое, голубое, нежащееся меж берегов, как бы влюбленно обнимающих его. И, наконец, вдали — в море — целый венок прелестных островков, покрытых термами, дворцами и пышной растительностью — Исхия, Прохита, Незис и Капреи. Всю эту чудесную панораму освещало сияющее солнце, и ласкали дуновения всегда мягкого теплого ветерка.

И неудивительно, что это чарующее зрелище породило в те дни утверждение, что именно здесь ждал со своей лодкой Харон, перевозивший умерших из этого мира в Елисейские поля.

Кумы, богатый, многолюдный город, расположенный частью на крутой обрывистой горе, частью на ее пологом склоне и на равнине у моря, были одним из наиболее посещаемых мест. В сезон купания здесь можно было встретить множество римских патрициев. Кто из них имел на берегу свои виллы, тот охотно проводил здесь часть осени и весны.

Поэтому Кумы располагали всеми удобствами и уютом, которые могли позволить себе в то время богачи и знать в самом. Риме. В Кумах были и портики, и базилики, и форумы, и цирки, и грандиозный амфитеатр (развалины которого сохранились и доныне), а в Акрополи, на горе — великолепный храм, посвященный богу Аполлону, один из наиболее красивых и роскошных в Италии.

Невдалеке от Кум, на красивом холме, с которого открывался вид на побережье и залив, была расположена величественная роскошная вилла Луция Корнелия Суллы.